Александр Городницкий - Стихи и песни (сборник)

Перелистываю жизнь бегло,
На старинные смотря шпили.
Это площадь, где казнен Эгмонт, —
Про него я прочитал в «Тиле».
В узком доме, где пекут тесто,
Он, оставшись до конца гордым,
Ночь последнюю провел вместе
Со сподвижником своим Горном.
Вижу профиль я его дерзкий
И фламандских кружевов завязь.
Почему-то этот граф с детства
Вызывает у меня зависть.
Не услышишь голосов хриплых,
К позабытым воротясь темам.
Вот рванется в вышину скрипка,
И расстанется душа с телом.
Но назавтра победят люди, —
Корабелы, плясуны, г
ёзы.
Ах, спасибо тебе, ван Людвиг,
За мальчишеские те грезы.
Не отыщешь своего эго, —
Тот морщинистый старик ты ли?
Здесь на площади казнен Эгмонт, —
Про него я прочитал в «Тиле».
На торжественной его тризне
Эту доблесть по себе мерьте.
Не завидую чужой жизни,
А завидую чужой смерти.

Здесь не трава забвенья, а вода,
Твердеющая только в холода,
Могилы заливает в половодье,
Под проблесками мартовских ночей
И криком воротившихся грачей,
Преображая скудные угодья
Владельцев их. Потешный этот флот
Над облачной прорехою плывет
Неспешною походною колонной.
Надгробия как рубки высоки,
Мерцают заржавевшие венки
Листвой неопадающей зеленой.
Оставшийся пока на берегу,
Что пожелать вдогонку им могу
В их плаваньи, не ведающем срока,
Покуда, строй кильватерный храня,
Уносит их все дальше от меня
Притоком Стикса ставшая протока?

В перекроенном сердце Арбата
Я стоял возле гроба Булата,
Возле самых булатовых ног,
С нарукавным жгутом красно-черным,
В карауле недолгом почетном,
Что еще никого не сберег.

Под негромкие всхлипы и вздохи
Я стоял возле гроба эпохи
В середине российской земли.
Две прозрачных арбатских старушки,
Ковылять помогая друг дружке,
По гвоздичке неспешно несли.

И под сводом витающий голос,
Что отличен всегда от другого,
Возникал, повторяясь в конце.
Над цветами заваленной рампой,
Над портрет освещающей лампой
Нескончаемый длился концерт.

Изгибаясь в пространстве упруго,
Песни шли, словно солнце по кругу,
И опять свой полет начинали,
После паузы небольшой,
Демонстрируя в этим в финале
Разобщение тела с душой.

И косой, как арбатский художник,
Неожиданно хлынувший дождик
За толпою усердно стирал
Все приметы двадцатого века,
Где в начале фонарь и аптека,
А в конце этот сумрачный зал.

И как слезы глотая слова,
Нескончаема и необъятна,
Проходила у гроба Москва,
Чтоб уже не вернуться обратно.

Развалины обугленные Трои,
Титаны, бунтовавшие зазря.
Снижается стервятник над горою,
Над Прометеем скованным паря.
И дальше на Земле не будет лада.
Под старость разучившийся читать,
Я припадаю бережно, Эллада,
К твоим первоисточникам опять.
О, двуединство времени и места,
Ночных сирен сладкоголосый плач!
Как человек, пытающийся в детстве
Найти причины поздних неудач,
Во времени живущий несчастливом,
Куда нас мутной Летой унесло,
Плыву я снова по твоим проливам,
Пифагореец, верящий в число,
Испытывая яростный катарсис
От позабытых слез твоих и бед.
С годами мы не делаемся старше —
В двадцатом веке всё нам двадцать лет.
И словно зритель, позабывший где я,
Кричу я вдаль под вспышками комет:
«Не убивай детей своих, Медея!
Не подходи к Тезею, Ликомед!»

Этот вид, из вагонных открывшийся окон,
Этот зелени пышной насыщенный цвет!
Что Германия больше понравилась Блоку
Чем Италия, в том непонятного нет.
Школьных лет предваряя былые вопросы,
Заготовил ответы любой поворот.
Здесь когда-то поход начинал Барбаросса,
Карл Великий на Майне отыскивал брод.
Меж руинами замков, у ног Лорелеи,
Безмятежного Рейна струится вода.
Почему ее так обожали евреи
И себе на беду приезжали сюда?
Вслед за этим в золу обратившимся хором
Восславляю и я то пространство, в котором
То гравюра мелькает, то яркий лубок,
Где над Кельнским растаявшим в небе собором
Обитает в тумане невидимый Бог.
Меж Висбаденом, Марбургом и Хайдельбергом,
Всем блокадным сомненьям моим вопреки,
Возникают великие тени и меркнут
Под навязчивый шепот знакомой строки.
Триста лет состояли мы в брачном союзе,
То враждуя, то снова друг друга любя.
Не напрасно немецкой медлительной музе
Ломоносов и Тютчев вверяли себя,
Белокурых невест подводя к аналою,
И в итоге недавней войны Мировой
Стали русские парни немецкой землею,
А солдаты немецкие – русской землей.
Никогда не изжить этот горестный опыт,
Императоров наших остзейскую кровь,
То окно, что когда-то пробито в Европу,
Неизбывную эту любовь.