Александр Городницкий - Стихи и песни (сборник)

Не надо монументы разрушать,
Стыдясь своей истории, поскольку
В забвение ушедшие осколки
Соединятся в будущем опять.
Из книги бытия минувших бед
Не вычеркнуть, ее не сделать лучше,
Какие для вымарыванья силы
Ни прилагай. История России
Сплошная уголовщина, как Тютчев
Заметил горько на исходе лет.
Мне мил Шемякин: лысина Петра
Без парика и сфинкс с лицом скелета
Неразделимы с бронзой Фальконета,
С удавками и криками «Ура».
И Волго-Дон, что сделан на века,
Или Норильск в арктической метели
Не смотрятся без Сталина в шинели,
Как эта площадь без броневика.
От прошлого не отмахнуться нам,
Каких расцветок ни меняй на флаге.
В республику не переделать лагерь
Без памятников бывшим паханам.

Мне снится год пятидесятый
И коммунальная квартира.
В России царствует усатый —
Его ударом не хватило.
Десятый класс, любовь, разлука,
Туристский лагерь в Териоках,
И я, испытывая муку,
Стишки кропаю на уроках.
Колени сдвинули до хруста
Атланты довоенной лепки.
Вокруг шпана шныряет густо,
До самых глаз надвинув кепки.
Но это все не важно вовсе:
Медаль – желанная награда.
Еще не арестован Вовси,
И Этингер, и Виноградов.
И небо в облачных заплатах
Не предвещает ненароком,
Что тяжкий рок пятидесятых
Заменится тяжелым роком
Восьмидесятых.
День погожий.
Внизу на Мойке шум моторки.
А я по всем предметам должен
Тянуть на круглые пятерки.
И далека пора ревизий
В теперь распавшемся Союзе.
Мне говорит с усмешкой физик:
«Таким как ты не место в вузе».
Горька мне давняя опала,
Как и тогда в десятом классе.
«Как это было, как совпало!» —
Позднее удивится классик.
Но это мелочи, поскольку
Любовь поставлена на карту,
И мандариновая долька
Луны склоняет время к марту.

Зеленый луч стараясь углядеть,
На палубе стоял я многократно.
Кружились чаек розовые пятна,
И солнце, погруженное на треть
В густеющий вечерний океан,
Проваливалось, как пятак в копилку,
Где отражений алые опилки
Передний образовывали план.
Меня учили, – линия воды
Должна быть ровной, и тогда, конечно,
Зеленый луч над вспышкою конечной
Увидишь ты в награду за труды, —
Примету счастья. Юные зеваки,
Поверившие в сказочный обман,
Торчали мы на юте и на баке
И всматривались пристально в туман
В Атлантике, на Тихом, на Босфоре,
У края антарктического льда.
Возможно он и существует в море,
Но я его не видел никогда.
Мне это вспоминается нечасто.
Сегодняшний загад мой небогат,
Да и нелепо дожидаться счастья
От солнца, что уходит на закат.
Пускай меня болезнями скрутило,
И мне, как говорится, «не светило», —
Безумными глазами игрока
Я провожаю рыжее светило,
Которое ныряет в облака.

Видно так и умру, различать не научен
Незаметную грань между злом и добром.
Семисвечником «Боинг» врезается в тучу,
Оставляя кренящийся аэродром.
Исчезает земля, перешедшая в ветер.
Разрываясь, пространство свистит у окон.
По какому завету живу я на свете?
Внуки – в Ветхом завете, а я – ни в каком.
Пролетели года, – мне нисколько не жаль их.
Лишь недавно я понял, лишенный волос:
Мой закон оставался на третьей скрижали,
Что с Синайской горы Моисей не донес.
Я с ладони кормил заполярных оленей.
На спине моей шрамы от ран ножевых.
Блудный сын, я припал бы к отцовским коленям,
Только папы давно уже нету в живых.
В справедливость земную поверивший прочно,
О молитвах забыв, что читал ему дед,
Он лежит в ленинградской болотистой почве,
Сохранивший до смерти партийный билет.
Не связать воедино разбитые звенья.
Очевидно причина тому не проста,
Что не может рука совершить омовенье,
И не может подняться она для креста.
Но покуда судьба не стучится у двери,
Я неправедной жизни своей не стыжусь.
Бог послал мне тебя, чтобы я в него верил, —
За соломинку эту пока и держусь.
И боюсь я, потомок печального Лота,
На покинутый дом обернуться назад,
Где мерцает звезда под крылом самолета,
Возвещая о том, что приходит шабат.

В долине, что называют Муса-Вади,
Я жду Моисея – вместе со мной народ.
Запасы еды иссякли и нет воды.
Пророк нас покинул снова – сказал придет.
Ослепли глаза от неистовой синевы.
В повозку со скинией грустный впряжен осел, —
Нигде ни колючки, ни кустика, ни травы, —
Лишь Мертвого моря едкий крутой рассол.
То страх управляет нами, то медный змий,
Мы Господа молим избавить нас от невзгод.
Одни со слезами стонут: «Ах, Боже мий!»
Другие же повторяют: «Mein lieber Gott!»
В долине, что называют «Муса-Вади»,
Я жду Моисея – вместе со мной народ.
Четыре пустыни оставлены позади,
Четыре моря пройдены нами вброд.
По вязким пескам бредя из последних сил
Сквозь дождь ледяной и самума свистящий ад,
Мы вновь утыкаемся в холмики тех могил,
Которые вырыли несколько лет назад.
Бог ордер на землю выдал нам смотровой.
Последний хребет перевалим еще, а там
Долины рек полны голубой травой,
И нету гиен, крадущихся по пятам.
В долине, что называют «Муса-Вади»,
Я жду Моисея – вместе со мной народ.
Больное сердце гулко стучит в груди,
И сороковой истекает сегодня год.
Последний в дороге не сгинувший ветеран,
Былинкой седою кренящийся на ветру,
От этих скитаний бесплодных и старых ран,
Всего вероятней, скончаюсь и я к утру.
А ночь над нами хрустальнее всех ночей.
Мерцает тускло месяца желтый жгут.
Хамсин пустыни – дыхание тех печей,
В которых завтра внуков моих сожгут.
И вспоминая рабства позорный плен,
В долине, что называют Муса-Вади,
В последний раз я силюсь привстать с колен,
В последний раз шепчу я: «Господь, веди».