Александр Городницкий - Стихи и песни (сборник)

На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа
Забвения не вырастает трава, —
Ее, разодет, как любовник,
Стрижет регулярно садовник.
На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа,
Где статуи стынут в песцовых боа,
Покой обрели эмигранты, —
Свободы российской гаранты.

На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа
Земля от февральского снега бела,
И смотрят на черные кроны,
Забыв про коней, эскадроны.
Звенит у обители Сен-Женевьев
Скворцов прилетевших двусложный напев,
Связав ее пением птичьим
С Донским или Новодевичьим.

Опять в ожидании новой весны
Покойникам снятся московские сны,
Где вьюга кружится витая,
Литые кресты облетая.
Знакомые с детства родные места,
И купол сияет над храмом Христа,
Склоняя усопших к надежде,
Что все возвратится, как прежде.

На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа,
Исчезнув с планеты, как птица моа,
Лежит лебединая стая,
В парижскую землю врастая.
Меж мраморных ангелов и терпсихор
Поет им каноны невидимый хор,
И нету, понятно из пенья,
Свободы помимо успенья.

Чужбина – необъятная страна,
Чужбина – непонятная планета,
Ты мне навеки в мачехи дана, —
Другой отчизны не было и нету.
Люблю твоих снегов голубизну,
И песен неизбывную минорность, —
Так человек, родившийся в войну,
Войну считает жизненною нормой.
Другой отчизны не было и нет,
Другие песни не умею петь я.
В родной земле не больше сотни лет
Народ мой жил за три тысячелетья.
Когда тарелку об пол шафер бьет
На шумной свадьбе, в хохоте и дыме,
Кто верит, что на следующий год
Мы соберемся в Иерусалиме?
Но, глядя из замерзшего окна
На белые заснеженные ветки,
Мы повторяем снова «Бет шана»,
Как это нам наказывали предки.
Наверное, и вправду дело в том,
Что пленники диаспоры убогой,
Мы ближе всех народов к Богу,
А Богу, говорят, не нужен дом.

Пролились грозы. Слышу вполуха:
За огородом
Яблоко оземь стукнуло глухо,
Как самородок,
В мокрую землю, в темные недра
Снова врастая.
Тонкой газелью прянула в небо
Ветка пустая.
Падает плод золотого отлива,
Сделав отвесным
Этот полет, неторопливый
И полновесный,
В неводе сеток тени и света,
Жизни и тленья, —
Новой планеты и старой планеты
Соударенье.
Напоминают стук метронома
Гулкие ритмы.
Травы сминают около дома
Метеориты.
Сад от порога и до калитки
Полон видений.
Светятся строго желтые слитки,
Словно в Эдеме.
Древние гимны влажные струны
Пели нам ночью.
Снова наги мы, снова мы юны
И непорочны.
В зелени кружев разнообразных
И неподдельных
Голову кружит вязким соблазном
Грехопаденье.
В мире вращения заоконном
Длится минута, —
Там возвращенье к прежним законам
Празднует Ньютон,
Плещет в соседстве стай хлопотливых
Рыжее знамя,
Пахнет, как в детстве, белым наливом
Древо познанья.

Переменив местами явь и сон,
Синайский холм под облаком дебелым
Представится внезапно Коктебелем,
Где суховей июльский невесом.
Знакомые библейские места,
Где камень бел, а вкус маслины горек,
И трижды в день меняются цвета
Над Мертвой бухтой, как над Мертвым морем.
Там после литра кислого вина,
Под наигрыш эоловой свирели,
Нам открывалась древняя страна
Волошинских туманных акварелей.
Стремительному этому мазку
Уподобясь, вчерашние студенты,
Мы шли по возвращении в Москву
В художники, пророки, диссиденты,
Лазурь воды и киммерийский зной
До самой смерти в памяти лелея,
И на виски ложилась пеленой
Седая пыль российской Галилеи.

Невозможно сделаться другими,
Даже не попавшись в невода.
Родина – не то, что было в Риме, —
Не земля, не воздух, не вода.
Суффиксы, причастия, спряженья, —
Что со школы ненавидел ты, —
Держат, как земное притяженье,
У заветной стартовой черты.
По другую сторону таможен,
На недостижимом рубеже,
Говорить научишься, быть может, —
Думать не научишься уже
На английском и иврите, – поздно, —
Никуда не денешься, мой друг:
Родина – не тощая береза, —
Родина – щемящий этот звук.
Знать, народ не может быть не гений,
При таком могучем языке,
Как заметил некогда Тургенев
От полей российских вдалеке,
Где, в ночную вслушиваясь вьюгу,
Вместе арестанты и конвой,
Мы сидим, прикованы друг к другу
Неразрывной цепью звуковой.