Александр Городницкий - Стихи и песни (сборник)

В царство призрачных видений
Мы уходим налегке.
В мир является младенец,
Жизнь сжимая в кулачке.
Лишь у края ледяного,
В ожидании конца,
Разомкнутся пальцы снова,
Став ладонью мертвеца.
Так написано в Талмуде,
Неизменной книге книг.
Зимний ветер щеки студит.
Нерадивый ученик,
Чтобы сердце не болело
От похмельного питья,
Книгу справа и налево
Перелистываю я.
Ждут кладбищенские травы.
Жизни близится финал,
Той, что слева и направо
Я бездумно проживал.
Спи, дружок, не просыпайся, —
В небе месяц молодой.
Онемев, слабеют пальцы,
Разжимается ладонь.

Было трудно мне первое время
Пережить свой позор и испуг,
Став евреем среди неевреев,
Не таким, как другие вокруг,
Отлученным капризом природы
От мальчишеской шумной среды.
Помню, в Омске в военные годы
Воробьев называли «жиды».
Позабыты великие битвы,
Неприкаянных беженцев быт, —
Ничего до сих пор не забыто
Из мальчишеских первых обид.
И когда вспоминаю со страхом
Невеселое это житье,
С бесприютною рыжею птахой
Я родство ощущаю свое,
Под чужую забившейся кровлю,
В ожидании новых угроз.
Не орел, что питается кровью,
Не владыка морей альбатрос,
Не павлин, что устал от ужимок
И не филин, полуночный тать,
Не гусак, заплывающий жиром,
Потерявший способность летать.
Только он мне по прежнему дорог,
Представитель пернатых жидов,
Что, чирикая, пляшет «семь сорок»
На асфальте чужих городов.

Предсказания все же сбываются,
Но не сразу, а только потом.
Авиаторы в штопор срываются,
Пустоту ощутив под винтом.
И поэт, чья судьба уготована,
Отомстить не сумевший врагу,
От противника белоголового
Умирает на красном снегу.
Справедливы всегда предсказания.
Научитесь читать между строк,
Если знать захотите заранее
Ваших бед ожидаемый срок.
Неизменно за тайной вечерею
Наступает похмелье опять,
И змея выползает из черепа,
Но не скоро, а лет через пять.
От Кассандры и до Нострадамуса
Все предсказано в завтрашнем дне.
Лишь под старость, когда настрадаемся,
Понимаем мы это вполне.

Минуту третьей стражи обозначив,
Кричит впотьмах, полупроснувшись, кочет,
И облаков густеющая накипь
Скрывает утра бронзовую даль.
Двадцатый век в поэзии, что начат
Рождением Ахматовой, окончен
Внезапной смертью Бродского, лет на пять
Опередив привычный календарь.

Так полюс отклоняется магнитный
От полюса вращения земного,
(Все штурмана поправки вводят эти,
Когда плывут от берега вдали),
Глубинные отображая ритмы,
Чтобы потом назад вернуться снова,
Биеньем электрическим наметив
Смещение вращения Земли.

К началу неизвестной новой эры
В ином тысячелетии суровом,
Куда уводит дымная дорога,
Серебряный не продолжая след,
Где нет уже наивной нашей веры,
И если Бог не остается Словом,
То значит, и не будет больше Бога,
И нам с тобою тоже места нет.

И горькие опережая вести,
Балтийских туч непрочные сплетенья
Торопятся от Запада к Востоку,
Лиловую разматывая прядь,
Над сумерками купчинских предместий,
Над полуобезлюдевшим Литейным,
И василеостровскою протокой,
Куда мы не вернемся умирать.

Актер Никулин жаловался мне
Среди холмов Израиля отвесных:
Ему, артисту, нестерпимо тесно
В библейской этой маленькой стране,
Где наизусть изучены давно
Одни и те же улицы и лица,
И скорость превышать запрещено,
Чтобы не оказаться за границей.
«Бывало, прилетаешь из Читы, —
В Москве – спектакль, назавтра в Минске – проба,
Народу – тьма и расстояний – прорва,
А здесь все глухо, как под крышкой гроба, —
С ума сойдешь от этой тесноты.
Здесь тягостно и душно, как в метро,
И хочется повеситься порою».
Вокруг дышало каменной жарою
Вселенной обнаженное нутро.
И я смотрел на край лиловых гор
Под небом, остывающим и красным,
И времени немеренный простор
Мне дул в лицо из узкого пространства.

Популярна давно невеселая эта затея,
Что теперь называют «синдромом Хемингуэя», —
Только дуло винчестера сунь понадежнее в рот
И вперед.
Смит и Вессон, и Браунинг, – в этой навязчивой теме,
Как потом выясняется, дело отнюдь не в системе, —
И веревка годится, особенно если спьяна.
Можно также использовать в случае интереса
Пистолеты системы Мартынова или Дантеса
(Есть и менее, впрочем, известные имена).
…Он охоту любил, на кулак и на выпивку скорый,
Мичиган переплыл и азартно выкрикивал: «Торо!»,
Карандаш лишь ценя и дешевой бумаги клочок.
Был везде он удачлив, – в любви, на войне и в футболе.
Что его побудило, забыв о присутствии Бога,
Укрепить аккуратно точеный приклад у порога
И босою ногою нащупать холодный крючок?
Где начало берет это чувство сосущее боли,
Неподвластной наркозу,
Неопознанный ген, неожиданно всплывший в крови?
…И уже совершенно неважно – стихи или проза,
Океан за окном или чахлая эта береза, —
Важно лишь не остаться с собою самим визави.