Александр Городницкий - Стихи и песни (сборник)

Искры и гром высекает табун на скаку.
Соты гробниц в полыхании жаркого ветра.
Тот на своем ничего не увидел веку,
Кто не бродил у подножия города Петра.

Город зари, предваряющий небытиё.
Грифы прилежно над красною кручей кружатся.
Мне подари снаряженное ядом питье,
Злую надежду в пещере твоей задержаться.

Теми местами, где деды и прадеды шли,
Общей тропою уйдешь ты и сам, незаметен,
Если не станешь сверкающей солью Земли,
Темной скалою, багровым песчаником этим.

Гавань морей, омывающих небытиё,
Горький подсчет, приходящий на смену веселью.
Лишь умерев, мы свое обретаем жилье,
Жизнь же течет, как течет караван по ущелью.

Не потому ли верблюды от пыли белы,
Мерно шагая вослед за исчезнувшим Лотом,
Входят, сутулясь, в игольное ухо скалы
И исчезают навек за крутым поворотом.

Ноют под вечер усталые кости.
Смотришь назад, и не видно ни зги.
Мы начинали не с кухонь московских, —
С тундры скорее и чахлой тайги,
Где на заснеженной лесосеке,
Горькую брагу пригубив едва,
Песни гнусавили бывшие зэки,
Переиначивая слова.
Всякий поющий из разного теста, —
Возраст иной, и кликуха, и срок,
Значит, строку изначального текста
Каждый исправить по-своему мог.
Там не бывало подзвучки гитарной, —
Климат не тот, и закуска не та,
Но подпевали припев благодарно
Матом измученные уста.
И возвращаясь к навязчивой теме
Тех позабытых и проклятых лет,
Должен делить я соавторство с теми,
Кто еще есть и кого уже нет.

Бог не имеет облика земного,
И не имел в иные времена.
Он лишь вначале воплотился в Слово
(Неясно только – он или она).
Бог не имеет имени, и в этом
Секрет любви к столь разным именам.
Вавилонянам, иудеям, хеттам
Казался он доступнее, чем нам.
Невидимо присутствуя за кадром
Энергией лучистой световой,
Он может солнцем сделаться закатным,
И человеком с волчьей головой.
То старец в размышлении глубоком
Полусекретный сообщит приказ,
То треугольным воспаленным оком
Засветится нерукотворный Спас.
Среди песков и в синем царстве снега
Ему модели точной не найти, —
Он свет и тьма, он альфа и омега,
А мы – лишь часть великого пути.

Под покрывалом бархатным подушка,
С литою крышечкой фаянсовая кружка,
Пенсне старинного серебряная дужка,
Мне вспоминаются по долгим вечерам,
Агата Юльевна, опрятная старушка,
Меня немецким обучавшая словам.

Тогда все это называлось «группа».
Теперь и вспоминать, конечно, глупо
Спектакли детские, цветную канитель.
Потом война, заснеженные трупы,
Из клейстера похлебка вместо супа,
На Невском непроглядная метель.

Ах, песенки о солнечной форели,
Мы по-немецки их нестройно пели.
В окошке шпиль светился над Невой.
…Коптилки огонек, что тлеет еле-еле,
Соседний сквер, опасный при обстреле,
Ночной сирены сумеречный вой.

Не знаю, где теперь ее могила, —
В степях Караганды, на Колыме унылой,
У пискаревских каменных оград.
Агата Юльевна, – оставим все, как было,
Агата Юльевна, язык не виноват.

Спасибо за урок. Пускай вернется снова
Немецкий четкий слог, рокочущее слово,
Из детства, из-за тридевять земель,
Где голоса мальчишеского хора,
Фигурки из саксонского фарфора
И Шуберта хрустальная капель.

На планете, где нас соблазняют Венера и Бахус,
Где сменяется лето морозной и вьюжной зимой,
Никогда Ахиллес не сумеет догнать черепаху,
Никогда Одиссей не сумеет вернуться домой.
Не надейся, прощаясь, что снова обнимешь подругу, —
Познается несложно разлуки печальный итог.
Неотступно вращаясь, Земля улетает по кругу, —
Разогнуть невозможно закрученный туго виток.
Покидающим дом не дано возвратиться обратно,
Волю рока слепого лишь тем от себя отдалив,
Что Столбы Геркулеса зовутся сегодня – Гибралтар,
А Харибда и Сцилла – Второй Сицилийский пролив.
И опять, как в года, где стихий необуздана ярость,
Бесконечно пространство, а боги – темны и хитры,
Уплывающий вдаль распускает доверчиво парус,
Обещает: «Вернусь», и выходит навек из игры.