Лев Мак - Иудаика

Мой ранний гений, головная боль —
Ты ль, снег осенний, пополам с листвой,
Ты ль, шелест тихих рук в пустынном небе, —
Привет тебе, кто б ни был ты, кто б не был

Под кровом невесомых крыл твоих!
Привет тебе, чудаковатый ангел,
Измявший нимб свой, как дитя панамку,
Мне на ухо лепечущий мой стих!..

Ты прав. Я так немногое могу
Без слов твоих, загадочных и новых,
Что чую в гуле утренних диктовок,
Иль в следе пальца на ночном снегу!

Скажи, за что знаменье и подсказ?
Зачем мой грубый слух твой голос слышит?
Мне страшно, когда ты в затылок дышишь.
Скажи, что ты – награда, а не казнь!

И был ответ: не спрашивай, живи.
Я бормотал, а ты один услышал.
Я горевал, а ты с блокнотом вышел.
Я проклинаю.
Ты ж – благослови, —

Мое паденье, и мою любовь,
Познания безумие и сладость, —

Надкушенное яблоко из сада, —
Свой ранний гений, головную боль.

1971

Симметрия обратна энтропии.
На синем небе над страной Россия

Художник-летчик нарисует рану —
Как бы в подарок одному тирану, —

А Полководец соберет когорты,
Чтоб перерезать вены и аорты

Врачу-убийце по фамилии Коган, —
Он отравил наш сверхсекретный орган.

А после казни Когана, народец,
Его родивший, тот же Полководец

Свезет в бараки на краю природы,
Но с водородной бомбой в огороде.

1972

Ветхий завет, время ОНО.
Семнадцать минут до потопа.

Гончары обжигают кувшины,
Виноградари пляшут в мешках.

Вдалеке, у дымящихся юрт,
Допотопная дама на смуглом бедре
Отбивает ржаную мацу…

Плач детей, храп старух в гамаках,
Скрип колодезных журавлей…

Тунеядцы на пирсе глазеют на черный ковчег:
Уважаемый старец увозит зверинец —
Мяуканье, рев, лай! —

Сын его Сим, пьяный в стельку, устроил дебош —
Слышите? Это плачет в каюте его жена!

Сборы закончены, трюмы заполнены,
Низкие тучи, гром.

Ной задыхается, – чуть не остался, —
Хохочет и семенит,
Тащит в авоськах едва не забытых крысят.

Ковчег отправляется,
Последний гудок,
До свиданья!!!

Первые капли потопа увлажняют носовые платки.
Туча кашляет громом, отменяя телерепортажи.

Провожающие надевают накинутые на руку пиджаки,
Соблюдая достоинство,
поднимаются лестницей в город.

Май 1972

O влиянии Макрообъекта на микроприбор,
Замеряющий Макрообъект,
Бог давно рассказал звездочету, кто взор
Устремил на движенье планет.

О влиянии души человека на Макрообъект,
Сотворивший и космос и микрокосм,
Твердо знаю лишь я, иудей и поэт, —

Лишь для этого был заключен Обет
Меж евреем и Богом, – чтоб Мир возрос…
Чтоб меж Солнцем и Сердцем был выстроен мост.

10. 3. 1972

Все тише жизнь твоя. Выходишь
Из слов, болезней и страстей.
Сырые крики пароходов,
Каморка, кухня, восемь стен, —

Твое лицо над простынями,
Твой стол, твой хлеб, твое вино.
Луна что бубен с бубенцами
Звенит в зaкрытое окно, —

Еще не знает о несчастье
Огонь затепленной свечи.
Цирюльника, окошко настежь! —
Еще никто не закричит.

Цирюльник, жилы отвори!

Но кровь черна в тазу и в вате.
Средневековье. Скрип двери.
Скрип перьев. Распишитесь в акте.

Так я сниму для смерти угол,
Какой-нибудь полуподвал,
Чтобы хозяин, перепуган,
Сутул, картав и лупоглаз,

Смотрел, что сделалось с губами
Его беспутного жильца,
А после торговал рубахи
И эту рукопись с крыльца.

1973

Был август запахами полон.
Тек по асфальту город Киев.

Но на тебе в тот жаркий полдень,
Дохнувши льдом из преисподни,
Остановились очи Вия, —