И Кафаоглу - Современная греческая проза

Судя по размерам лестничного пролета, лиса была маленькой. Лестница из африканского ореха, сложная в обработке древесина, очень твердая, у плотника случались приступы аллергии, и отец возил его в больницу. Верхом по перилам я скатывался туда – сверху отсчитывал восьмую по счету ступеньку, потому что остальные скрипели – в полдень, когда родители спали, требуя соблюдения мертвенного спокойствия, словно птички, попавшие в силки сна, уязвимые, бессильные, однако державные в том страхе, который они рассеивали в своем царстве. Лиса как будто ждала меня, глядя на меня, как стражник, верный товарищ. Я ни разу ее не погладил, я знал, что она мертва. Я знаю, в какой деревне отец убил ее. В тот миг, когда он спускал курок, колокольня на кладбище указывала вверх, словно перст, воздетый к Богу, вода текла по площади, а пыль пахла летом. Мир в ее глазах почернел, как спелый виноград.

На пальце, выпустившем свинец, был ноготь, расщепленный от края до края, он был похож на сложенную рыбью чешую; точно так же и ее существование разорвалось надвое. Тогда, в ее пустые воронки, словно прекрасные источники в иссохшие колодцы, вставил бальзамировщик стеклянные глаза, выпрямил с помощью проволоки хвост (словно взвешивал молчание), и жизни подобие изобразил, ноздри лаком покрыв.

Но и вторая ее кончина не замедлила наступить: когда брюхо ее треснуло, и мы стали находить на ступенях золотых червей, деревянные опилки, которые оставляет рубанок; и нетающим снежком осыпалась шерсть под зубами моли; отец вынес ее на уличную лестницу забвения – ждать, пока ножи мусоровоза ей глаза не перемелют, в прах не обратят их вновь.

Когда Алкивиад в то утро проснулся, он уже умер. На самом деле не было никакого предшествовавшего события, которое могло бы стать оправданием внезапной и бесславной утраты его жизни, но как только в то утро он открыл глаза, то сразу же понял, что был мертв. К тому же смерть, должно быть, наступила совсем недавно, поскольку в теле его не было заметно никаких изменений по сравнению с несколькими часам до того, когда он лег и уснул своим последним сном, за исключением, пожалуй, только конечностей, которые были особенно холодными и зеленоватыми, да еще того факта, что он не дышал.

Итак, осознание того, что он мертв, пришло в большей степени скорее от ощущения, хотя было бы очень логичным предположить, что насколько очевидно для живого человека то, что он жив, настолько же очевидно и обратное – в таком случае, как его собственный.

Пребывая поначалу в удивлении, не в силах пока осознать свое новое положение, он встал и прошелся до ванной. Робкого дневного света, проникавшего сквозь узкое окно, было недостаточно, чтобы хорошо осветить все пространство, но он решил, что не хочет пока зажигать торшер, и рассматривал свое лицо в зеркале – вот так, в полутьме. Черные глаза его безжизненно блестели, и облик его был очень бледным, но он счел утешительным то, что лицо его пока еще не было обезображено. Если бы кто-то увидел его в таком виде, то мог бы запросто подумать, что это просто человек.

Значит, было точно известно, что он умер, но этот факт сам по себе мог вызывать у него только вопросы. Медленным шагом вернулся он к постели, силясь вспомнить, что он делал накануне вечером до того, как лечь спать. Часы на тумбочке показывали шесть, будильник должен был прозвонить через полчаса, а сам он лег спать во втором часу ночи, как обычно, отрепетировав один из фрагментов, которые ему надо было исполнить на фортепиано на спектакле на следующей неделе. Воссоздав в памяти два своих последних приема пищи, он осознал, что помимо упаковки йогурта и каких-то фруктов он ничего больше на ужин не ел, да и обед был у него таким же скромным, приготовленным им лично, так что вероятность пищевого отравления, скорее всего, исключалась. К тому же, если бы причина крылась в продуктах, которые он ел, у него совершенно точно были бы и другие симптомы, прежде чем он скончался – он бы не мог уйти так тихо и спокойно, как это в итоге случилось.