Иосиф Гальперин - Краткая история присебячивания. Не только о Болгарии

у Адамов и Ев,

открывается простынь

родословных дерев.

Все из райского сада

и родные в корнях,

но смоковниц не надо

понимать, как сорняк.

Тайна женского сока

и округлость плода

намекают жестоко

на судьбу и года.

Положа руку на сердце,

на моё, ты скажи:

разве вида Беласицы [2] Беласица — горный хребет на границе Болгарии и Греции.

нам не хватит прожить?

Разве соками Пирина [3] Пирин — горный массив на Балканах.

не восполнит ручей

всё, что было растырено,

что сплыло, растранжирено

в прошлой жизни моей?

Мы за правду природную

заплатили трудом.

Не меняется родина,

но меняется дом…

У баклана и коршуна,

у скопы и змеи

ты спроси по-хорошему:

что же сердце щемит?

Уголёк непогашенный,

ожиданье огня —

тлеют беды всегдашние

в стороне от меня.

Положа руку на сердце,

нет моей в том вины.

Даже Пиринс Беласицей

в этом убеждены.

Посмотри, как прозрачны поленья,

пробиваемые огнём,

мы пылающее просветленье

благодарно опознаём.

Это умерший воздух деревьев

нас включает в цепочку щедрот,

это небо, наморщив надбровья,

на прозрачность пробу берёт.

Жар легко просвещает прожилки.

Все извилины жизни — на срез

откровенно расскажут, как жил ты

и какой у тебя интерес.

Да неважно, чего уж, неважно

всё, что прежде в себя заложил,

важно только, насколько отважно

отлетает тепло твоих жил.

Кто выстриг листьев обостренье,

и закругленье, и тесьму,

и кружевами светотени

несёт порядок в кутерьму?

Кто шёпотом многоголосья

ведёт единственный мотив,

чтоб на невидимых полозьях

слететь, дорогу устелив?

Какие меры неразменны.

какие коды, как вода,

так вездесущи в переменах,

что не заметны никогда?

Гудит прошедшая погода

в кругах нарощенных стволов,

ей целый год готовит коду

старинный друг месяцеслов.

И только человечий выстрел,

короткий, громкий и тупой,

свою прореху в гуще выстриг

и в пустоту ушёл прямой.

Софье

Гроза, как пьяный органист,

гуляет по регистрам,

но трубы света сверху вниз

бьют хаос в небе мглистом —

и металлическим шитьём

продёрнута свобода:

покажет молнии излом

суть действия с испода.

Вот на горе звенит сосна,

пылает можжевельник —

стихия скажет всё сполна

могучей колыбельной.

Как под грозу ребёнок спит,

ресницы не тревожа!

А у меня рука дрожит

и сердце мнёт сквозь кожу.

И дождь, и молнии огонь,

порядоки погода,

росток корнями в перегной —

по всем регистрам кода.

Опуская прутик в ямку,

легко представляю будущее без меня.

Фокусы лозоходства ни при чём,

просто соседние тяжёлые узловатые лозы

показывают, каким станет саженец

через много лет после моей ямки.

Наросты и бугры,

потёки, пятна кожи

и борозды коры —

мыс яблоней похожи.

Как света плоть, летят

и листья за плодами.

Стоит костлявый сад —

обугленный фундамент.

Его зелёный дом

весной легко вернётся,

как речка подо льдом,

как обороты солнца.

И яблоневый цвет

восстанет всё такой же.

Но лица прежних лет

я понимаю кожей.

И тут кончается искусство,

И дышат почва и судьба.

Этой почве, закалённой семенами сорняков,

крепкой сеткой их корней,

где в любой ячейке спряталась личинка паразита,

этой почве мало плуга, нерушим её покров,

в ней на штык лопаты

даже камешки сцепились неприступней монолита.

Плодородной силы мало, чтобы вырваться наверх

продовольственной культуре,

как любой другой культуре — слишком нежной к силе,

и по кругу зреет дикость, объявляя, что навек,

что и почву для неё

специально издревле любовно замесили.

А ещё сорняк расскажет, что такое есть судьба,

сила духа, крепость веры

и жестокая устойчивость традиций.

Культивируешь искусство — получается борьба,

надеваешь рукавицы

и без ножика не можешь обходиться.

Что растёт само собою, называется сорняк.

Камни в борозде берёшь

и мостишь дорожку, а побольше пригодятся для ограды.

Тыщу лет растёт олива с поколеньями трудяг.

Каждый день встаёт садовник

на спасенье своего измученного сада.

Меня волнует линия волны,