Алексей Букалов - «Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Подобные же резкие отзывы можно читать на стр. 58, 61 и др.»

Дальше – больше: «К разбираемой книжке приложено 25 портретов лиц, между ними есть изображения двух государственных преступников – Кюхельбекера и Рылеева… Нужно ли народу знать об этих людях?»

Чаша терпения цензора была переполнена – издание признано «не удовлетворительным».

Так пушкинский роман, оставленный по воле автора без окончания, лишился – по воле цензора – своего начала. Пушкинская же биография сократилась на одну главу – рассказ о предках и родителях поэта.

А Пушкин посмеялся над своими будущими цензорами и заставил их тщательно выписать свои замечания о «голубушке-цензуре».

В 1922 году в уже упоминавшемся нами сборнике «Неизданный Пушкин» был впервые опубликован загадочный прозаический отрывок. Вот его текст:

«Часто думал я об этом ужасном семейственном романе: воображал беременность молодой жены, ее ужасное положение и спокойное доверчивое ожидание мужа.

Наконец час родов наступает. Муж присутствует при муках милой преступницы. Он слышит первые крики новорожденного; в упоении восторга бросается к своему младенцу – и остается неподвижен…» (VIII, 414).

«Написано около 1833 г.», – сообщает примечание Большого академического собрания сочинений Пушкина (VIII, 1060). Б.Л. Модзалевский, составивший «Описание рукописей Пушкина, находящихся в музее А.Ф. Онегина в Париже» (именно из онегинской коллекции этот лист золотообрезной «гончаровской» бумаги попал в Пушкинский дом), определяет его как «черновик отрывка из «Арапа Петра Великого» [471].

«Если так, – рассуждает Н.В. Измайлов, первый публикатор этого фрагмента, – то он относится, конечно, к еще ненаписанному эпизоду романа – к истории первого брака Абрама Петровича Ганнибала» [472]. Однако, продолжает исследователь, «отрывок носит чисто личный, лирический оттенок размышления, а не повествования», тогда как «роман о царском арапе ведется строго эпически», что не позволяет отнести отрывок к «Арапу Петра Великого» [473].

Спустя пятнадцать лет В.Б. Шкловский писал по поводу отрывка: «Я думаю, что он относится к «Арапу Петра Великого», но весь тон отрывка показывает, что роженица эта не русская барыня. Название милая изменница «скорее подходит к полуиностранке Диопер» (первой жене А.П. Ганнибала. – А.Б. ). И далее В.Б. Шкловский делает такой вывод: «Таким образом в романе Ганнибал должен был перенесть не одно несчастие, а два. Сперва его счастливым соперником оказывался сын казненного стрельца… Потом шла женитьба на иностранке-красавице – и новое разочарование» [474].

Примерно в то же время Д.П. Якубович по-своему сопоставил содержание первой главы романа и загадочного отрывка. Он размышлял: «Трудно определить значение парижского эпизода в общей композиции «Арапа…», но, возможно, антитезой его должна была быть в свою очередь последующая измена Ибрагиму его жены Наташи и, может быть, тема тайного «белого» ребенка… Пушкин комбинировал здесь фамильные предания о Ганнибале и о семейной трагедии своего второго прадеда – А.А. Пушкина. В связи с той же темой в начале 30-х годов Пушкин набросал отрывок «Часто думал я об этом ужасном семейственном романе» [475].

Ю.Г.Оксман, комментируя этот же набросок, писал, что Пушкин предназначал его, вероятно, для предисловия к «Арапу Петра Великого» [476].

Во фрагменте нет решительно никаких данных, чтобы судить о том, «какого цвета» кожи был муж «милой преступницы» и «какого цвета» был новорожденный младенец. Это навело Т.Г. Цявловскую на мысль, что обнаруженный текст связан с рождением у Е.К. Воронцовой смуглого ребенка. Однако впоследствии исследовательница отказалась от этой гипотезы [477].

Большинство комментаторов все-таки сходятся на том, что набросок посвящен Ганнибалу и «свидетельствует опять-таки об устойчивости интереса поэта к жизни прадеда» (Г.А.Лапкина) [478]. «Но это отнюдь не было продолжением работы над «Арапом Петра Великого», от которого данный набросок резко отличается по стилю изложения; это был либо замысел нового художественного произведения, либо фрагмент автобиографических записок» [479].

Таким образом, отрывок остался «неприкаянным», он помещается в томах пушкинской «художественной прозы» отдельно и без каких-либо комментариев.