Алексей Букалов - «Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Здесь Толстой вновь сверяется со словарем Бантыш-Каменского, причем выписка касается не столько биографии петровского денщика, сколько его портрета и психологической характеристики: «…Граф Павел Иванович Ягушинский, высокого роста, приятной наружности, знал многие иностранные языки, с добрым сердцем соединял нрав веселый пылкий <���…> Пьяница, красив, ловкий, образованный, развелся с женой по причине задумчивого и странного ее нрава. Она грустна» [409].

22 раза приступал Лев Толстой к роману о петровском времени и отказался наконец от мысли его написать, потому, сказал он, что «трудно проникнуть в души тогдашних людей, до того они не похожи на нас» [410].

Лев Толстой, таким образом, не написал романа о Петре Первом. Но, готовясь к работе над книгой, «вступал в след» Пушкина, не мог не пересекаться с ним. Эта перекличка двух великих наших писателей – факт сам по себе знаменательный.

Обычай вводить в художественное повествование собственных предков известен со времен античности. Еще Платон в «Диалогах», рассказывая об Атлантиде, говорил о своем прадеде – Салоне [411].

Пушкин, сделавший предка героем исторического романа, обрывает повествование, чтобы затем продолжить петровскую тему, но уже без прадеда (мы еще поговорим о причинах этого решения). Лев Толстой также собрал обширное досье архивных материалов по Петру I. Интересно, что, составляя планы будущего романа, он отказался ввести в него своего прадеда – графа Петра Толстого, одного из самых образованных и умных деятелей петровского времени [412]. Как знать, не учитывал ли Толстой и в этом пушкинский опыт?

Возвращаясь к П.И. Ягужинскому, отметим, что Пушкин не нашел ему места среди петровского окружения в своем романе. (Это сделали много лет спустя создатели кинофильма «Сказ про то, как царь Петр арапа женил», которые перенесли действие одной из сцен во «дворец графа Ягужинского».)

При этом Пушкина очень интересовала тема придворных «денщиков и камердинеров», причем в прямой связи с биографией царского арапа. На этом стоит, пожалуй, специально остановиться.

Осенью 1830 года, в Болдине, Пушкин, по его собственному признанию, «написал пропасть полемических статей». Среди них «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений». Отвечая на пасквильные выпады Булгарина [413], Пушкин снова возвращается к образу черного предка. Приведем полностью эту небольшую заметку:

«В одной газете (почти официальной) сказано было, что прадед мой Абр<���ам> Петрович Ганнибал, крестник и воспитанник Петра Великого, наперсник его (как видно из собственноручного письма Екатерины II) [414], отец Ганнибала, покорившего Наварин (см. памятник, воздв<���игнутый> в Ц<���арском> С<���еле> гр. Ф.Г.Орлову), генерал-аншеф и проч. – был куплен шкипером за бутылку рому. Прадед мой, если был куплен, то вероятно дешево, но достался он шкиперу, коего имя всякой русской произносит с уважением и не всуе. Простительно выходцу не любить ни русских, <���ни> России, ни истории ее, ни славы ее. Но не похвально ему за русскую ласку марать грязью священные страницы наших летописей, поносить лучших сограждан и, не довольствуясь современниками, издеваться над гробами праотцев» (XI, 153).

Там же, в Болдине, Пушкин написал блестящий стихотворный вариант этой заметки – Роst Scriptum к «Моей родословной»:

Как уже было сказано, Пушкин снабдил свою заметку примечанием (сноской). Эта сноска еще раз свидетельствует об особом внимании поэта к фактам и реалиям петровского времени, связанным с биографией его предка. Вот текст пушкинского примечания:

«Голиков говорит, что он (Ганнибал. – А.Б. ) был прежде камердинером у государя, но что Петр, заметя в нем дарования и проч. Голиков ошибся. У Петра I не было камердинеров, прислуживали ему деньщики [416], между прочими Орлов и Р<���умянцев> – родоначальники историч<���еских> фамилий» (ХI, 153).