Алексей Букалов - «Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Вот для наглядности отрывки из рассказов Корниловича, которые Пушкин внимательно читал: «Ассамблеи устроены были следующим образом. В одной комнате танцевали; в другой находились шахматы и шашки; в третьей – трубки с деревянными спичками для закуривания; табак, рассыпанный на столах, и бутылки с винами». «Музыка на ассамблеях была большей частью духовая». «У женщин появились платья, шитые золотом, серебром или унизанные жемчугом». «Великие княжны <���…> одетые все в канифасовых кофточках, юбках из красной материи <���…> наподобие того, как и теперь еще одеваются жены заандамских корабельщиков». «Русская пляска вместе с длинными кафтанами и сарафанами осталась только в нижнем классе народа: заменили оную степенный польский, тихий менуэт и резвый английский контрданс». «При степенной (у Пушкина: «при звуке самой плачевной музыки» – VIII, 17) музыке мужчина кланялся своей даме и потом ближайшему кавалеру; дама его следовала тому же примеру, и, сделав круг, оба возвращались на свое место <���…> тогда маршал, заведовавший праздником, громко объявлял, что церемониальные танцы кончились». «В менуэтах дамам представлен был выбор» [399]и т. д.

Пушкин мастерски «переплавил» в своем романе многие конкретные детали Петровской эпохи и создал замечательную – психологически и исторически достоверную – сцену.

До нас не дошли пушкинские корректуры, но его исправления напечатанных прозаических отрывков говорят о том, что Пушкин продолжал работу над своими текстами для последующих изданий. Он неутомимо и придирчиво оттачивал уже раз найденные обороты и сравнения. Например, в издании 1834 года в картине ассамблеи Пушкин исправил смежные фразы: «…блистали всей роскошью моды… Золото и серебро блистало на их робах… алмазы блистали в ушах» на: «убраны были со всею роскошию моды… Золото я серебро сияло на их робах… алмазы сверкали» (VIII, 16).

Разговор об ассамблее продолжается и в IV главе романа, где это новшество обсуждают за столом у Гаврилы Афанасьевича. Сестра хозяина говорит о женских нарядах: «…а, право, жаль сарафана, девичьей ленты и повойника. Ведь посмотреть на нынешних красавиц, и смех и жалость: волоски-то взбиты, что войлок, насалены, засыпаны французской мукою, животик перетянут так, что еле не перервется, исподницы напялены на обручи: в колымагу садятся бочком; в двери входят – нагибаются. Ни стать, ни сесть, ни дух перевести – сущие мученицы, мои голубушки» (VIII, 20–21).

В беседу вступает Кирила Петрович Т.: «Иной бы рад был запереть жену в тереме, а ее с барабанным боем требуют на ассамблею; муж за плетку, а жена за наряды. – Ох уж эти ассамблеи! наказал нас ими Господь за прегрешения наши». Его жена Марья Ильинична «спросила его с кисленькой улыбкою, что находит он дурного в ассамблеях? – А то в них дурно, – отвечал разгоряченный супруг, – что с тех пор, как они завелись, мужья не сладят с женами. Жены позабыли слово апостольское: жена да убоится своего мужа; хлопочут не о хозяйстве, а об обновах; не думают, как бы мужу угодить, а как бы приглянуться офицерам-вертопрахам. Да и прилично ли, сударыня, русской боярыне или боярышне находиться вместе с немцами-табачниками да с их работницами? Слыхано ли дело, до ночи плясать и разговаривать с молодыми мужчинами? и добро бы еще с родственниками, а то с чужими, с незнакомыми».

Окончательный приговор новомодным увеселениям произносит сам боярин Ржевский: «А признаюсь – ассамблеи и мне не по нраву: того и гляди, что на пьяного натолкнешься, аль и самого на смех пьяным напоят» (VIII, 21–22).

Эта последняя реплика относится к эпизоду с кубком большого орла из предыдущей главы. Корсаков нарушил этикет и выслушивает замечание распорядителя ассамблеи: «Государь мой, ты провинился: во-первых, подошед к сей молодой персоне, не отдав ей три должные реверанса; а во-вторых, взяв на себя самому ее выбрать, тогда как в менуэтах право сие подобает даме, а не кавалеру; сего ради имеешь ты быть весьма наказан, именно должен выпить кубок большого орла». И вот, «в круг, где стоял осужденный и перед ним маршал ассамблеи с огромным кубком, наполненным мальвазией» [400], вступает царь. «Ага, – сказал Петр, увидя Корсакова, – попался, брат, изволь же, мосье, пить и не морщиться». Делать было нечего. Бедный щеголь, не переводя духу, осушил весь кубок и отдал его маршалу» (VIII, 17). Последствия известны: Ибрагим увозит из дворца пьяного Корсакова, который невнятно лепетал: «Проклятая ассамблея… проклятый кубок большого орла!..» Он «проснулся на другой день с головною болью, смутно помня шарканья, приседания, табачный дым, господина с букетом и кубок большого орла», – так заканчивается III глава.