Алексей Букалов - «Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

В октябре 1997 года в Риме (и одновременно в Копенгагене) открылись две большие ретроспективные выставки Торвальдсена. Устроители экспозиции постарались выстроить параллели в творчестве датского скульптора и его итальянского современника и коллеги Антонио Кановы, и это им блестяще удалось. Работы обоих (прибывшие, в том числе, и из Петербургского Эрмитажа) создали удивительную коллекцию «пушкинского» времени и культурного пространства [899].

В сказке другого знаменитого датчанина Ганса Христиана Андерсена «Ребячья болтовня» есть такой эпизод: хорошенькая и капризная девочка не хочет играть с мальчиком, фамилия которого оканчивается на «сен», что является знаком низкого происхождения. Мальчик Бертель, сын бедного портного, очень расстроился – он же не виноват, что носит незнатную фамилию. Как вы уже, наверное, догадались, звали этого мальчика Бертель Торвальдсен. Прошло совсем немного времени, и его фамилия обрела европейскую известность. Однажды Пушкин даже попал в одну с Торвальдсеном компанию «северных творцов». В парижском Библиографическом бюллетене (Bulletin bibliografiphique) 168 (май-июнь 1826 г.) под инициалами R.Е. был напечатан обзор «Журнал изящных искусств», автор которого (С.Д. Полторацкий), противополагая Север жарким странам, где «дольше всего удерживается варварство», отмечал, что «на Севере родились поэты Ломоносов, Державин, Батюшков, Александр Пушкин, Томас Мур, лорд Байрон и славный соперник Кановы, скульптор Торвальдсен» [900].

Возвращаясь к пушкинской эпиграмме «На бюст завоевателя», отметим присутствие в ней одного из персонажей итальянской комедии масок – Арлекина (им завершается стихотворение). Этот образ не раз встречается у Пушкина. Например, в письме к П.А. Осиповой он пишет, сравнивая две российские столицы: «Если бы мне дали выбирать между обеими, я выбрал бы Тригорское, – почти как Арлекин, который на вопрос, что он предпочитает: быть колесованным или повешенным? – ответил: я предпочитаю молочный суп» (июнь 1827 года; XIII, 330). В пушкинской «Сцене из Фауста» (1825) Мефистофель сравнивает себя с «арлекином»:

«Слово арлекин сразу вызывает в воображении читателя образ известного персонажа комедии дель арте – ловкого, хитрого и расторопного слуги, который остроумными шутками “разгоняет скуку” зрителей и, соответственно, всеми этими чертами может быть близок к Мефистофелю», – сказано в новейшем комментарии [901]. Арлекин был известен в России еще при Петре I (его, например, вывела в своей «Комедии о пророке Данииле» царевна Наталья Алексеевна). «В Европе словами арлекин, гансвурсг, пульчинелла или буратгино обозначали шута вообще», – отмечает С. Александрова и обращает внимание на то, что в «Сцене из Фауста» этот шут появляется из огня. «В характере и облике Арлекина есть что-то демоническое… Признаки демонического происхождения во внешнем облике Арлекина отмечают некоторые исследователи итальянского театра… Черная кожаная маска вызывает в памяти облик чертей (ее также объясняют географическим происхождением Арлекина: в Бергамо лица угольщиков были вымазаны черным)». Автор вполне резонно полагает, что Пушкину был известен литературный источник, в котором проявлена «бесовская» сущность Арлекина. Таким источником могла явиться не только комедия дель арте, но и «Божественная комедия» Данте, в которой Арлекин-Alichino («Косокрыл» в переводе М. Лозинского) возглавляет шествие чертей в аду.

Существует и комментарий театроведа: «В черной маске, обшитой шерстью, выступал Арлекин. Негр Осмин, невольник в опере В. Пашкевича (текст Матинского) “Тунисский паша”, поясняет: “В Италии и Франции в обыкновение, чтоб черный человек, которого называют там Арлекином, представлял слугу и делал разные обманы, приняв на себя разные виды. Иногда делается он господином, иногда морским разбойником”» [902].

Образ Арлекина-шута для Пушкина был неразрывно связан с темой придворного поэта, но это уже другой обширный сюжет [903].

Приводя названия тем для импровизатора в «Египетских ночах», Пушкин не случайно включил (по-итальянски) сюжет « Последний день Помпеи ». Именно так называлось знаменитое полотно великого русского живописца Карла Брюллова, принесшее ему европейскую славу. В тексте поэмы нет импровизации на тему Помпеи, но Пушкин под впечатлением от картины попытался срисовать некоторые детали и тут же составил ее выразительное описание: