Алексей Букалов - «Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Обращает на себя внимание одна тонкость: точное употребление Пушкиным определенного артикля женского рода перед именем итальянской певицы означает, что речь идет об известном лице: «Говорят , la signora Catalani брала по 25 рублей» ( VIII, 270 ).

Опера Россини «Танкред», на сюжет одноименной трагедии Вольтера, была в репертуаре итальянского театра в Москве в сезон 1826–1827 гг., и Пушкин счел уместным ввести название этой оперы в канву «Египетских ночей».

Список тем для импровизации также приводится Пушкиным по-итальянски, да и темы все итальянские:

Первая тема указывает на знакомство Пушкина с историей могущественной римской семьи Ченчи, из которой начиная с XI века вышли многие политики и кардиналы. Ее известность связана, в частности, с судьбой Беатриче Ченчи (1577–1599), заточенной жестоким отцом. Совместно с братьями и мачехой она подсылает убийц к отцу-тирану. По приказу папы Клемента VIII был проведен «показательный процесс», Беатриче и ее брат Джакомо были обезглавлены. Красота Беатриче и ее достойное поведение на суде сделали ее безвинной мученицей в глазах толпы и в итальянской литературе.

Тема « Весна, увиденная из тюрьмы », как уже было отмечено, связана с интересом Пушкина к творчеству итальянского писателя Сильвио Пеллико, в частности, к его книге «Мои темницы».

В уже упомянутой нами статье, посвященной познаниям Пушкина в итальянском языке, В.Я. Брюсов писал: «Чарский говорит импровизатору, опасавшемуся, что никто не пойдет его слушать, так как в России не знают итальянского языка: “Пойдут, не опасайтесь, иные из любопытства; другие, чтобы провести вечер как-нибудь, третьи, чтобы показать, что понимают итальянский язык”. Не думаю, чтобы мы имели право самого Пушкина считать похожим на этих третьих», – справедливо замечает Брюсов [891].

Валерий Яковлевич вообще был не равнодушен к этому, «такому итальянскому», произведению Пушкина. Что проявилось уже в том, что он «как мочальный хвост» (если пользоваться пушкинским выражением) присочинил к «Египетским ночам» собственное стихотворное продолжение. (Марина Ивановна Цветаева этот поступок не одобрила и назвала «варварским»). Но прекрасный современный режиссер Пётр Фоменко сумел сделать сплав из двух текстов, добавив к ним монтаж из других стихов Пушкина. При этом безымянному импровизатору-итальянцу было, наконец, найдено подходящее имя: Пиндемонти! В марте 2004 года Фоменко с большим успехом показал в Риме спектакль своей московской мастерской «Египетские ночи», где «продолжение» выполнено в чисто водевильных тонах. На сцене переполненного старинного театра «Валле» в течение двух часов (без перерыва) развертывалось феерическое действо, в котором трагедия и комедия слились в едином пушкинском блеске. Римская публика благосклонно выслушивала итальянские тексты из уст русских актеров и благодарно аплодировала. (Отмечу, что Пётр Фоменко не впервые прикоснулся к пушкинскому материалу. Он ставил «Бориса Годунова» в учебном Театре ГИТИС (1984) и «Пиковую даму» в театре им. Е. Вахтангова – премия «Хрустальная Турандот» 1995 года.)

Вспомним, что Ф.М. Достоевский, тонкии знаток и страстный поклонник творчества Пушкина, вкладывает в уста своего Мечтателя, героя сентиментального романа «Белые ночи» (1848), тему «Cleopatra е i suoi amanti» («Клеопатра и ее любовники»), заимствованную из «Египетских ночей», причем, оставляет пушкинское итальянское вкрапление без перевода [892].

В 1861 году Достоевский писал отъезжавшему за границу поэту Я.П. Полонскому: «Сколько раз мечтал я, с самого детства, побывать в Италии. Еще с романов Ротклиф, которые я читал еще восьми лет, разные Альфонсы, Катарины и Лючии въелись в мою голову… Потом пришел Шекспир. Верона, Ромео и Джульетта – черт знает какое было обаяние. В Италию, в Италию! А вместо Италии попал в Семипалатинск, а прежде того, в Мертвый дом» [893].

Судьба, впрочем, смилостивилась, и Достоевский, в отличие от своего кумира Пушкина, в Италию все-таки попал. На флорентийской улице, связывающей Понте-Веккио (Старый Мост через Арно) с площадью Палаццо Пити, есть дом, украшенный мемориальной доской, надпись гласит: «Здесь Федор Достоевский написал роман “Идиот”».

О прототипах образа импровизатора высказываются несколько мнений. Среди кандидатов – и польский поэт Адам Мицкевич, и итальянский Франческо Джанни (см. главу «Остановка с Иудой Искариотом» в этой работе). Но есть еще одна версия, ее высказал В.С. Листов. Он предположил, что образ импровизатора во многом автобиографичен: «У Пушкина был, оказывается, способ сочинения прозаических отрывков, близких по условиям творчества к импровизациям» [894].