Якуб Колас - Стихотворения и поэмы

Уж отточив лучи, как косы,
Проходит солнце вдоль межи,
Огнями радуг блещут росы
В бескрайнем море спелой ржи.
Уж за окном, под небосводом,
Простор сияющий расцвел,
И свежий луг душистым медом
Зовет рои проворных пчел.
Гудит земля согласным хором
На свой старинный, вечный лад,
Выходит люд из душных хат.
Они же — точно под запором.

Конца не видно волоките.
Скорей бы черт их всех унес!
Но измененье в ход событий
Нежданно вносит панский пес:
То в хату Гжыб поспешно входит,
Тупое, старое бревно,
Довольным взглядом всех обводит,
Как будто не видал давно.
В заплывших глазках восхищенье
И мелкий, хитренький смешок:
«Попался, миленький дружок,
Преступник пойман, без сомненья!»

И эдаким к Пшеборе чертом
Подходит, выпятивши грудь,
Кладет на стол тяжелый сверток.
«Пан, погляди-ка: «Красный путь»! —
И, ног не чуя под собою,
Докладывает нараспев: —
Лежало это под стрехою.
Хитро запрятано, пся крэв!» {106}
В лице меняется Данила,
Кричит он гневно: «Ложь! Обман!
Подстроено все это, пан,
Чтоб взять добычу легче было!»

Но с оскорбительной усмешкой
Они взглянули на него.
«Пан, погоди-ка! Что за спешка?
Себя вини ты одного!» —
И пан Пшебора деловито
Разглядывать брошюры стал.
Он вслух читал их ядовито,
Страницы медленно листал
И толковать в насмешку начал,
В глазах восторг изобразив,
К восстанью пламенный призыв
И большевистские задачи.

Какая горькая минута!
О, как унижен человек!
Кому — смеяться, а кому-то —
Терпеть насмешки весь свой век!
Горит душа и кровь от боли,
От плоских слов тупых людей,
Что топчут честь твою, и волю,
И чистоту грядущих дней.
А дед глядит, скрывая горе,
То на нее, то на него,
Сказать не может ничего.
Да что и скажешь при Пшеборе?

Но вот конец, как видно, скоро,
У пана все идет на лад.
Бумагу достает Пшебора
И пишет скучный свой трактат.
Слова выводит аккуратно,
Чтоб наслажденье растянуть:
И сам устал, а все ж приятно
Помучить жертву чем-нибудь.
Скрипит перо тягуче, нудно…
Какой конец их ждет? Как знать?
От той руки, однако, ждать
Конца хорошего им трудно!

И он кончает, ставит точку.
Читает молча протокол,
То морщит лоб над каждой строчкой,
То думает, уставясь в пол.
Затем зовет он понятого
Скрепить, как должно, акт святой.
И шаткий крест, сопя сурово,
Пером выводит понятой.
«Все на законнейшей основе
У нас теперь! — промолвил пан,
И встал он, разгибая стан. —
Ну что же? Взять его, панове!»

Сомлело сердце у Данилы,
И ясный свет померк в глазах,
Пред ним встает глухой, унылый,
Неведомый далекий шлях.
Как оглушенная, Марина
К нему кидается на грудь:
«Данилка! Родный! Сиротина!
Ведь есть же правда где-нибудь?»
«Не плачь! Вот глупости! Вернусь я.
Есть правда!.. Верь!.. Не забывай!
Берут меня… Ну что ж, пускай!
А под неправдой не согнусь я!»

«Довольно! Хватит мелодрамы…
Пан Гжыб, зови конвой, пора!»
И, опустив глаза от срама,
Плетется стража со двора.
«Маринка, — шепчет дед негромко, —
Сбирай-ка мужа поскорей!»
Она последний хлеб в котомку
Кладет с десятком сухарей,
Белье сует… Каков обычай —
Она не знает и сама:
Оденет панская тюрьма
Иль обдерет свою добычу?

Одно осталось в горькой сцене:
Поставив крест, уйти без слов.
Но спит, не зная треволнений,
Малыш во власти светлых снов.
Дыханье ровное, и щеки
Весенним полымем горят…
Данила грустный, одинокий
Остановил на сыне взгляд.
Какое с горя скажешь слово?
К чему тревожить мирный сон?
Когда увидит сына он
И суждено ль увидеть снова?

Стоит над хлопчиком Данила
И, глаз не в силах отвести,
Целует в лоб… «Прощай, мой милый!
Держись, и крепни, и расти!..»
Не может слез унять Марина,
Кутейка под ноги глядит,
А пан Пшебора с хмурой миной
Одно назойливо гудит:
«Пора! Пора!» Ведут, как вора:
Гжыб — впереди, за Гжыбом — он,
Четыре стража с двух сторон,
А сзади шествует Пшебора.

На болоте никнут лозы,
  Ветер ломит гай.
Тень плывет с Картуз-Березы, {107}
  Застилает край.
Смотрят, в гневе очи хмуря,
  Люди фабрик, сел:
Над панами грянет буря,
  Час ее пришел!
В ясном небе после ночи
  Вновь займется день,
Дуб растет на доброй почве
  Крепкий, что кремень.