Якуб Колас - Стихотворения и поэмы

На людях я иль сам с собою,
Все с ними в думах я живу.
Мне не дают они покоя
Ни в чутком сне, ни наяву.
Не день, не два — по доброй воле —
Идти мне с ними по пути,
Чтобы избыть их злую долю,
Чтоб счастье им помочь найти.
Я снова к вам, мои герои,
Мои три близкие души,
Иду в деревню Петруши,
Где, знаю, нет и вам покоя.

Они в каморке крепко спали —
Нет крепче сна перед зарей, —
И сны их уносили в дали,
Ласкали щедрою рукой.
Своя Марине хата снилась,
И пашня, и они втроем;
В краю свободном был Данила,
Мальчонка — грезил о своем.
А у ворот их тихой хаты
Стучалась между тем беда:
Сходились стражники сюда,
Как будто по невесту сваты.

Двор окружен, закрыты ходы.
У темных окон, в смутный час,
Стоят душители свободы,
С них не спуская зорких глаз.
На двери навалясь всем телом,
Ватагой рвутся в мирный дом.
Ох, кто пришел за добрым делом,
Тот не полезет напролом!
«Кто там?» — дрожащий от тревоги
Донесся голос из сеней.
В ответ — все громче и сильней
Стук раздается на пороге.

Колотят в двери, словно в бубен,
Чтоб кончить дело до зари.
На языке — угрозы, ругань,
Грохочет окрик: «Отопри!»
Марина шепчет: «К нам! О боже!..»
«Молчи! — Данила на нее. —
Ни плач, ни крик твой не поможет,
Поживы ищет воронье».
Она, как смерть, с переполоха,
И он, раздетый и босой,
Дрожат, как стебли под косой.
Куда им деться? Дело плохо!

И отпирает дверь Данила,
Сам отступая в уголок.
Ввалилась в сени вражья сила,
Гремят шаги тяжелых ног.
Стоят, как псы, зловещей сворой.
«А ну-ка, кто Данила Смык? —
Вдруг властно молвил пан Пшебора. —
Что ж пан молчит? Прилип язык?»
«Данила — я. Что надо пану?»
«То пан увидит скоро сам…
Пан Гжыб! Прошу вас — гляньте там,
А в их халупу сам я гляну!»

Паны торжественно, степенно
Творили обыск, как обряд,
Весь перерыли дом отменно,
Все вещи трогали подряд.
Совали нос в любую щелку,
Трясли подушки, сенники,
В подпечье лазили, за полку,
Измяли скатерть, рушники.
Стучали в стены, от порога
Пол изломали вширь и вдоль,
Перетрясли в кадушке соль,
Святых ощупали и бога.

Сложив, как на молитве, руки,
Стоит Марина у стены,
Глядит, с душою полной муки,
Как произвол чинят паны.
Что ищут? Что у них за мысли?..
Как сердце ей сосет тоска!
Густые волосы обвисли,
Как будто ветки лозняка.
Молчит Данила, брови хмуря,
Ни рук не чувствуя, ни ног.
И только их малыш-сынок
Спокойно спит, не слыша бури…

И дед Кутейка для порядка
Присутствует как понятой,
Молчит, смотря вокруг украдкой, —
Да что и скажешь своре той?
Стоит он хмурый, молчаливый,
Но на заметку все берет,
И мысли роем суетливым
Шныряют здесь и у ворот.
Тут оборота жди крутого!
Нет-нет — и екнет в сердце страх:
А вдруг как за единый мах
Прижмут паны и понятого?

Застав за обыском Пшебору,
Кто мог бы описать его?
Ему сравниться разве впору
С самим ксендзом под рождество.
И впрямь, он строг, как ксендз в костеле:
Мол, властен здесь отнюдь не он,
Он поступает поневоле —
Ведь надо всем стоит закон.
Его же долг — одним ударом
Крамолу тайную пресечь:
Он «высшей власти» щит и меч,
И ценит власть его недаром.

Данила смотрит и гадает —
Чем грозный кончится налет?
Пшебору злость не зря снедает:
Улик ему недостает.
Напрасны хитрые уловки,
И ни к чему весь панский труд, —
Брошюры, книжки и листовки
За банькой спрятаны под спуд
И все ж на сердце тяжко, смутно,
И он уверен лишь в одном:
Гроза близка, и может гром
Их разразить ежеминутно.

Он смотрит на жену: бедняжка!
Как перепугана она!
Как ей все это видеть тяжко!
Стоит белее полотна.
Ох, сердце женское, родное!
Ну просто рвется вся душа…
А тут еще дитя грудное, —
Кто пожалеет малыша?…
Весь красный пан, как идол медный.
На них не глядя, в уголке
Брезгливо шарит в сундуке,
Перебирая скарб их бедный.

Как не кипеть обиде жгучей:
Ворвался, гад, в их мирный дом,
Перерывает все онучи,
Тряпье, нажитое трудом.
В сундук залез, как вор клейменый,
Перевернув им все нутро,
Бессовестно рукой холеной
Швыряет скудное добро.
И душу грязными ногами
Он топчет нагло, пес шальной!
О, будь ты проклят, панский строй,
Где жизнь насильники поганят!