Нина Ягодинцева - Избранное

Переживя глухое бездомье,
Вёрсты тоски,
Берёшь ли нынче крошки с ладони,
Пьёшь из горсти?

Званая столькими именами –
Всё ль налегке?
Таешь ли, словно заря в тумане,
Снег в молоке?

Да, неизменно, по-детски робко,
Пряча лицо,
Ни одного не забыв урока –
Любишь и всё.

Ибо восстанут они из праха –
Пепел грести,
Где же им будет прильнуть без страха
К свету в горсти?

…Это небо за нами закрыло ворота,
И, задвинув засов,
Сорок свитков судьбы исписала свобода
Караванами слов.

Боже мой, Ты не выдумал тягостней кары,
Чем наш собственный страх.
Сорок медных колец раскалённой сансары
Мы собрали в песках.

Ты, пустыня, сухая горячая глотка
Жадной вечности, ты,
Чей покров шевелящийся празднично соткан
Из мельчайшей тщеты,

Поглоти и забудь то, что ты поглотила:
Сколь тебя ни пои,
Наша тайная слабость и вольная сила –
Суть обманы твои.

И чертоги свободы, и цепи неволи
Рассыпаются в прах,
Собирая песок в бесконечные волны
На горячих ветрах.

И вроде всё проверишь – ладно ли?
А выйдет иначе:
Июльский дождь кривыми лапами
В пыли пружинящий!

Смешливый хищник! Шкурой шёлковый,
В сырых подпалинах,
Едва скользит прозрачным шорохом
В стволах поваленных,

В листве стомлённой, в травах скошенных,
В тенях и призраках…
Иди ко мне! Иди, хороший мой!
Из чашки вылакав

Весь жар полуденный, всю пустоту её,
Густую, млечную,
Тяжёлой ласковой остудою
Прильнув доверчиво

К ногам, урчит, мурлычет, ластится
И трётся мордою
О кромку ситцевого платьица,
Коленки мокрые…

Я выбираю заново ту судьбу:
Закат империи, столица её, весна.
Тверской бульвар с проталинами в снегу,
Читалка Литинститута, где я одна

Перевожу поэтические суры
О предстоянии человека перед Творцом…
Март потихоньку подтапливает дворы,
И над разомкнутым бульварным кольцом

Молчаливые птицы закладывают вираж,
Соединяя собою разъятый круг.
Бумагу жёстко царапает карандаш,
Выписывая ряды угловатых букв,

И воздух гудит отпущенною струной,
Тугой тетивой, пославшей стрелу в полёт…
Ты входишь тихо. Садишься рядом со мной.
Ты говоришь: не плачь, ничего, пройдёт.

Конечно, прошло. И мы пятнадцать лет уже врозь,
По разные, кажется, стороны той струны –
Ещё тогда моё сердце оборвалось
Любовью, тоской и смертельным чувством вины.

Но почему они возвратились ко мне сейчас,
В две тысячи одиннадцатом, зимой?
Так почтальон приходит и, не стучась,
В дверную щель подсовывает письмо,
Белым ослепительным уголком
Срезающее неосторожный взгляд…
Дверь отворяю – пусто. Под потолком
Лампочки вывернутые горят.

Урал. Челябинск. Общага под Новый год.
Кругом бутылки из-под пива, и в них бычки.
Страна умирать не хочет. Она живёт
В бессрочной коме. Открой теперь и прочти,

Что было написано в тысяча девятьсот
Восемьдесят четвёртом, с каких высот
Летела в стаю пущенная стрела
И круг её вечерний разорвала…

Всё на продажу или навыворот.
Фьючерсы, курсы валют, тоска.
Жизнь в супермаркете молча выберет
Смерть. Почему-то ещё пока

Чудится воздух – весенний, солнечный,
Птичий – опора для хрупких крыл,
Детская радость до самой полночи…
Утром проснёшься – и всё забыл.

Ужас возвращения в средневековье.
Будни пахнут пивом, пылью и кровью.
Бесчисленные гадания и камланья,
Сожженья заживо, побиванья камнями…

Мир рационален ровно настолько,
Чтобы снова затеять вавилонскую стройку,
Добраться, спросить у Бога: Ты ещё там?
Пора платить по счетам!

Разве я знала, что нашей любви мне хватит
на долгую-долгую жизнь потом?
Одной растить и учить детей, ремонтировать ветхий дом,
Смотреть по ТV репортажи с пляжей Египта,
из пламени Ливии,
с японских АЭС?
Моя любовь навсегда останется здесь,
На этой горькой земле,
вымирающей каждый день,
чтобы просто жить.
В потоках липкой,
политой синтетическим шоколадом лжи.
В рекламных слоганах,
мерзких наклейках с чужими буквами,
ливнях, снах…
Моя любовь принимает всё, даже детский нелепый страх,
Что однажды и эта жизнь рассыплется в прах.