Когда бы знала я, в каких мирах
Его душа испытывает страх
Прошедшей жизни, тьмы её и светы,
Я возвратила бы её назад,
В исполненный цветенья майский сад,
Где есть одна любовь, а смерти нету…
Вода и ветер, ветер и вода…
Я выучила слово «никогда»,
Но и его когда-нибудь забуду –
Забуду, как завьюженный погост,
Где снег лежал безмолвно в полный рост,
И таял в небесах, и жил повсюду.
«В средоточье города и мира…»
В средоточье города и мира
На туберкулёзном сквозняке
Что тебя спасло и сохранило,
Как ребёнок – пёрышко в руке,
Иногда, стремительно и кратко,
Словно лёгкий солнечный ожог,
Взглядывая на тебя украдкой
И опять сжимая кулачок?
В темноте невыносимо тесной,
Крылышками смятыми дрожа,
Замирала в муке бесполезной
Крохотная слабая душа:
Разве голос? – Где ему на клирос!
Разве сердце? – Купят, не соврут!
Но темница тёплая раскрылась
И открылось тайное вокруг:
Что ж, взлетай легко и неумело,
Где бессчётно в землю полегли…
Родина – таинственная мера
Боли и любви.
«Ребёнок рябины, веснушчатый, ломкий…»
Ребёнок рябины, веснушчатый, ломкий,
Неловко расставивший локотки,
На цыпочки встал у разломанной лодки,
У тёмной реки.
На цыпочках, вытянув тонкую шейку,
Глядит зачарованно, не дыша,
На тихую воду, малиновый шелест,
Туман в камышах.
Аукают няньки, бегут на опушку –
Нашли! Обнимают, теребят, грозят
И горькие щёчки целуют: неужто
Не хочешь назад?
Не след бы младенцу стоять у затона,
Где прошлая тайна его сторожит –
Ему, несмышлёному, слишком знакомо,
Как вечность бездонна,
Как время бежит.
Едва отхлынут холода,
На берег оттепели вынесен,
Останется прекрасный вымысел
О гулком времени, когда,
О воздух каменный искря,
Россия падала, как колокол,
И мы тепла искали зря,
Облиты насмерть медным холодом:
Сума, тюрьма и синема
На перепутье обозначены.
А что поделаешь – зима
Всегда по снегу чертит начерно.
От огонька до огонька –
Звезда ли там или пожарище –
Живи, прошу! Люби, пожалуйста!
Храни меня издалека.
Город холодом набит
Как мешок хрустящей ватой.
Не туманит, не знобит,
Но пылаешь виновато:
На Рождественский мороз,
На Крещенские оковы
Столько радости пришлось –
Нестерпимой, родниковой,
Обжигающей уста,
Занимающей дыханье
Как дитя или звезда
Или свет под слабой тканью
Ежедневной суеты,
Наспех сотканной вручную
За мгновенье до беды,
За полшага в жизнь иную…
Военные грузовики,
Брезент заиндевелый,
Протяжный взгляд из-под руки
На дальние пределы,
Где за дымками низких сёл,
Курящих сонным зельем,
Снег обеспамятел и стёр
И небеса, и земли…
Всё ближе тихие шаги,
Темней его громады,
Но рядом воздух обожгли
Короткие команды –
И снег вытягивает стон
Неизъяснимой боли,
И кто-то падает крестом
И осеняет поле
На три открытых стороны:
России, вечности, войны.
Охрана вооружена,
Дорога в белый сумрак брошена.
Вокруг такая тишина,
Что от неё не жди хорошего.
Январский холод зол и слеп,
И в полдороге – одинаково –
Кривая мельница судеб,
Крутая лестница Иакова.
По оба выросших крыла,
Куда бы злая блажь ни целила,
Зима в беспамятство слегла –
И ни кровинки на лице её.
Но с облаков наискосок –
Тонюсенький, вздохнёшь – и нет его,
Трепещет русый волосок
Луча залётного, рассветного…
Помилосердствуй же! И впредь,
Где горя горького напластано,
Не дай соблазна умереть,
Не допусти соблазна властвовать.
«Спины, надломленной в поклоне…»
Спины, надломленной в поклоне,
Не выпрямить, сколь ни моли,
И неба не увидишь, кроме
Сырой земли!
Какой бы ни был рай завещан –
Теперь он наглухо закрыт,
И позвоночник сетью трещин,
Как провод сорванный, искрит.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу