Нина Ягодинцева - Избранное

На мостике навесном, скрипучими досками
Переступая, облокотясь на железный прут
Перил, думаешь: если б не были взрослыми,
Жили б тут

Бабочками, рыбками, земляникою,
Звоном на конце комариной иглы…
Всё равно – там, где мы, возникли бы
Наилы.

…Они ещё волки, и братья по крови волкам,
И жажда струится по их филигранным клыкам.

Их плоские лица и гибкие злые хребты
Прижаты к земле невесомым столбом высоты.

В косые прорехи светящихся золотом глаз
Холодными искрами чёрная ночь пролилась.

Они ещё волки, весёлые дети беды:
Сухие века пролегли от воды до воды.

И стая летит, ощущая волнистой спиной,
Как небо, подтаяв, лавиной скользит ледяной…

На острова травы, в зелёные астралы!
И тихой жизнью жить, и умирать, как травы…
На острова травы, на острия печали,
Где вечности река, и мы в её начале:

Туманные поля, молочные ложбины…
Мы позабыты здесь и навсегда любимы
За тихую мольбу, за шелест бессловесный
Над звёздной пустотой, над золотистой бездной.

Не слово, но ему предшествующий ветер
Проносится во тьме, и кто из нас ответил –
Тот зиму простоит и оживёт весною
Соломкой золотой, свирелькою сквозною.

Салиму Галимовичу Фатыхову
Сквозная память, тайная беда,
Извечное кочевье в никуда…

Бессонницы зелёная звезда
Бессмысленно горит в пустых осинах,
И низко-низко виснут провода
Под тяжестью вестей невыразимых:

И острый скрип несмазанных колёс,
И полуптичьи окрики возничих,
И сладковатый вкус кровавых слёз,
Из ниоткуда в памяти возникших,

И слабый крик младенца, и плащи,
Трепещущие рваными краями,
Безмолвно раздувающие пламя
Нощи…

Ты знаешь всё. Раскрыты небеса,
Как том стихов, и смятые страницы
Сияют так, что прочитать нельзя,
И силятся вздохнуть и распрямиться.

Июль идёт грозой по высохшим дорогам,
Его холодный взор прорезывает тьму…
Любви на свете нет, любовь дана немногим,
Не избежать её пожара никому.

Не молния летит в малиновую воду,
Не дерево плетёт по небу письмена –
Любовь смыкает плен: она сама – свобода,
Куда ни кинешь взор – кругом она одна.

Пройдя земную жизнь почти до половины,
О ней, о ней одной – смирись и замолчи!
Мы перед нею все в безумии повинны.
Мы перед нею все – слепцы и палачи.

Июль идёт грозой. Он весел и разгневан,
И он – сама любовь, и оправданья нет,
Когда проходит свет между землёй и небом,
Молниеносный свет, холодный чистый свет.

…А скрипочка? Ну разве что скрепить
Зелёный сквознячок синичьим свистом,
Блеснуть на солнце мехом серебристым
И беглым блеском жажду окропить.

Да, скрипочка! Когда уста солгут,
Когда замрёшь, как тать, в немом испуге,
Вот – скрепочка: мы не разнимем руки,
Хотя глаза бесчинствуют и жгут…

Мир милосердной музыкой повит,
Но все кровоточащие разломы
Она соединяет по живому.
Что ж удивляться, коль душа болит?

И, стягивая рваные края
Той трещины, на дне которой – пламя,
Наивная, она звенит меж нами,
Не разделённая на «ты» и «я».

Сквозь ранние сумерки века
В сиреневом сне ноября
Выходит из дальнего снега
Высокая, злая заря.

И нету дороги обратно –
В печали, дожди и листву.
И солнце во сне незакатно,
И чёрная ночь наяву.

Закроешь глаза – столько света,
Что веки горят изнутри
От этой безвестной, неспетой,
Вовек негасимой зари!

Душа оправданья не ищет,
Она догадалась давно:
Откроешь глаза – пепелище,
Черно, непроглядно черно.

Преградой меж тьмою и светом –
Одно трепетание век.
И свет неоглядный неведом,
И тьма не оставила вех.

Заходишь в дом из-под высоких звёзд –
В тепло из ледяной купели ночи:
Глаза темней, дыхание короче…
И тень ложится на пол в полный рост.