Нина Ягодинцева - Избранное

Не минет горьких губ
Волшебное вино,
И если спит душа –
Ей суждено проснуться.
Но Господи, зачем
Мне было не дано
Молчаньем пробудить,
Дыханьем прикоснуться?..

Зелёные веки травы засыпаны снегом.
«Не вижу!» – она говорит спокойно и грозно.
Дорога плывёт и пугает степным ночлегом,
И небо, как ветка, качает снежные грозди.

Мотор всё ещё хрипит, и сквозь эту ругань
Я вижу едва, а хотелось бы видеть лучше:
Конец дороги на мокром холме обрублен,
А дальше придётся идти прямиком сквозь тучи.

Наверное, только так одолеешь вьюгу,
Летящую вкось, словно скомканная газета.
Тогда мы с травой и посмотрим в глаза друг другу –
Два тёмных колодца немереной бездны света.

Зима успела выцвести
И в серый лёд врасти.
Налюбовался – выпусти,
Как птицу из горсти.

Сусальным нежным золотом
Вблизи горят кресты,
И небо дышит солодом
Нездешней чистоты.

Задарена, заласкана
У храма нищета,
А уж какими сказками –
То не моя тщета.

Я постою на паперти,
Перекрещу чело.
Моей жестокой памяти
Не нужно ничего –

Всё отболело, минуло,
Зима белым-бела.
Как будто сердце вынула
И нищим отдала.

Проспект оканчивается закатом.
Но свет, уплывающий вдаль за кадром,
Каждый раз чуть быстрее срока
Встаёт с востока.

Огненная река проспекта
Течёт от края до края света,
Неся троллейбусы и авто –
Куда? – не знает никто.

А я жила у его истока.
Жила беспечно и одиноко,
И каждый вечер бросала взгляд
Вдаль, на закат.

И каждый раз на самую малость
Чуть позже солнце черты касалось,
А больше увериться было нечем,
Что путь мой вечен.

Теперь-то я уже понимаю:
Всё это было в апреле, мае,
Ещё – июнь до двадцать второго,
А после – снова

Мгновенья света идут на убыль,
Стекло обжигает ладони, губы ль,
Но где-то в самый разгар зимы
На миг становится меньше тьмы.

Мне снилось, что меня судили.
Все были в масках, за столом.
По залу сквозняки бродили,
Студили воздух над челом.

И, цепенея от озноба,
Я тихо говорила: да,
Виновна. Да, виновны оба,
Но не для этого суда.

Судите – нечего бояться,
Вы не посмеете понять,
Как можно лгать, и ложью клясться,
И страшной клятве изменять.

Как быстро, и цепко, и верно,
И власти своей не тая,
Могучие цепи инферно
Растут из глубин бытия!

Покорствуй и властвуй, но помни
В бреду гениальных идей:
Тяжёлые хищные корни
Всё ждут неизбывных дождей,

Слезами иль кровью политы,
Растут, как дурная трава,
И глушат стихи и молитвы,
Как боль заглушает слова.

Июля молочные зубки,
Пшеничные прядки,
Бессвязные вольные звуки –
Ни капли неправды.
И гулишь в ответ, и лепечешь,
Подкидыша нянча,
Но только надвинется вечер –
Всё будет иначе:
Зигзаги холодного света
И рокоты грома,
Свивальники с царскою метой –
Стрела и корона.
А после на млечную спелость
Сойдёт позолота –
Что грозно и радостно пелось,
Закроет зевота.
И вот уже мелкою медью
Налево, направо…
Как мало меж небом и смертью –
Обида и слава!
И вроде дитя неродное,
А сердце не терпит.
И осень накроет волною
Твой ласковый трепет.

За пустырём, за жёлтым донником,
За клёнами, за ивами
Ночь воздымается над домиком,
Где мы посмели быть счастливыми.

И небо – словно до креста ещё –
Горит звездами частыми
Над нашим маленьким пристанищем,
Где мы посмели быть несчастными.

Пирует жизнь с её приливами,
С её утратами несметными,
Где мы посмели быть счастливыми,
Несчастными – и даже смертными.

Так стоят на паперти,
Но не тянут рук.
Мне довольно памяти,
Памяти, мой друг.

Если даже «здравствуйте»
Мне сказать нельзя,
Так довольно радости
Опустить глаза…