Нина Ягодинцева - Избранное

Я солгала. Но этой ложью
Не осквернить Твои цветы,
Что мягко падают к подножью
Непостижимой высоты.

Когда в распахнутый закат,
В Господень улей
Два белых ангела летят
В тревожном гуле,

Глубоко в небе выводя
Две параллели:
Финал растраченного дня,
Конец апреля, –

Тысячелетняя тоска
Любви и света
Бьёт прямо в сердце, как река
О парапеты.

Венецианская вода
Бессмертной жажды
Нам отвечает: Никогда! –
На все «однажды…»

И сердце плещется не в такт –
Ладони ранит,
И всё обманчиво, да так,
Что не обманет.

Я умирала дважды. Оба раза
Из-за любви. Я не подозревала,
Что жизнь – всего лишь горькое лекарство
От смерти, и не более того.

Когда во мне вздымалась Хиросима,
Когда во мне сворачивалось небо,
Когда во мне отказывались жить

Слепые звёзды, мёртвые озёра,
Солёные пески последней пашни
И маленькие правнуки мои,

Я плакала, я пела, я молилась –
Но никого утешить не могла.

Живите без меня, – я им сказала. –
Я заберу с собой без сожаленья
Небесный мрак, отравленную тину,
Песок и соль, и смертные грехи,

Как будто эта ноша мне под силу…

Чернее реки не бывает, чем эта река.
В ней тонут огни, а всплывает со дна только тина.
Но разве река в этой горечи смертной повинна?
Душа её где-то блуждает, по-детски легка.

Господь упаси прикоснуться к безумной воде:
Невидимый яд потечёт по испуганным жилам,
И кровь, замирая, осядет отравленным илом,
И сердце заплачет, как плачет дитя в темноте.

Я видела странника. Тяжкую ношу неся,
Он шёл издалёка. Одежда казалась седою.
Спустившись к реке, он умылся свинцовой водою,
И что он увидел – нам даже представить нельзя.

Река молчалива. В сырую весеннюю смуть
Она не бурлит, напоённая светом и снегом.
То солнце, то месяц её выбирают ночлегом,
А город всё чаще и чаще не может заснуть.

От невесомого креста
Над древним куполом зелёным
Разбуженная пустота
Плывёт ко мне калёным звоном,

И тянут руки у ворот,
Благословления гнусавя,
И, прожигая чёрный лёд,
Проходит девочка босая –

Несёт янтарную свечу
Из переполненного храма,
И я откликнуться хочу,
Но сердце замирает: рано…

Она идёт между калек
В своей таинственной заботе,
И гасит милосердный снег
Её горящие лохмотья.

Знать, из горького опыта
Не выходит хорошего:
Что не продано – пропито,
Что не пропито – брошено.

Что не взято – отравлено,
У потомков украдено…
Если сказано правильно,
Ты прости меня, Родина…

Всё снег да снег! Уж более недели
Я царствую на высоте метели,
Пеку душистый хлеб, кормлю детей,
А погляжу в окно – метель, метель…

Как будто нет свидетелей у века.
Как будто боль восходит в царство снега
И ниспадает белой пеленой,
Беспамятно оплаканная мной.

Как будто всё, что радостью казалось,
Когда стекла ладонями касалось,
Пересекая смутную черту,
Неслышно опадает в темноту.

Оставьте век наедине с метелью!
Бессмертный снег поёт над колыбелью.
Весна, от неба землю отделя,
Увидит: это новая земля.

На том берегу Юрюзани,
Словно уже на небе,
Избы стоят высоко.

Мостиком в три дощечки,
Тропкой по косогору –
Разве туда взберёшься?

Речка бежит и плачет
К морю, как будто к маме –
Сбиты её коленки.

Платьице пенит ветер,
Выгоревшие прядки
К мокрым щекам прилипли.

Смотришь так отрешённо,
Словно душа узнала,
Куда ей потом вернуться.

Ива как люстра сияет усталому небу предместья,
И мотыльками слетается в ласковый свет малышня,
И запоздалое, горькое чувство обиды и мести
Медленно-медленно, но покидает меня.