Нина Ягодинцева - Избранное

Сплетение пустот и плотных тел
Мне подсказало: легче, а не выше!
Соседний дом дождю подставил крышу.
Четвёртый ангел на краю сидел.

И то ли был он неприметно мал,
То ли ненастью вешнему прозрачен,
Едва-едва дождинками означен,
Он Книгу Неизбежностей читал.

А пятый ангел – девочка. Она,
В тяжёлых складках платья руки пряча,
Не плакала уже, но эхо плача
Вокруг неё хранила тишина.

О Господи, ведь Ты послал детей
Спасать меня из гиблой круговерти!
И если я подумала о смерти,
То это было: Боже, не теперь!

Мы пили кагор пополам с дождём,
И лес был печален, как старый дом,
И капель прозрачные язычки
Лакали вино из моей руки.

Хмелея от нежности, лес молчал,
И свет стекал по вербным свечам
В зелёный мох, в прошлогодний прах,
На острые копья весенних трав.

Из почек выглядывала листва,
И птицы угадывали слова,
Которые надо произнести,
Но я сказала тебе: «Прости».

А надо было сказать ладом,
Когда протягивала ладонь:
«Зачем мы мешаем вино с водой,
Как прежде мешали вину с бедой?»

Счастлив, покуда пьёшь, но только губы отнял –
И судорога жажды пересечёт гортань,
И воздух станет злым, назойливым и плотным,
Как занавес, укрывший последнюю из тайн.

Счастлив, покуда пьёшь, но тьма на дне стакана,
На дне любого сна, на дне любого дня,
И смотришь на людей беспомощно и странно:
Мне страшно, мне темно, окликните меня!

На самом донышке тоски –
Такая каменная горечь!
Её последние глотки
Усилием по жилам гонишь,

Как будто пробивая штрек
В глубинах древнего базальта.
И дольше века длится век,
Но кончится, пожалуй, завтра.

Неуловимая, как страх,
Она удерживает слепо:
Спасибо, что на всех пирах
Довольно было корки хлеба,

Спасибо, что была со мной,
Храня рукой неуследимой
От душной похоти земной
И пошлости непобедимой.

Дитя или книгу лелеешь – тревога одна:
Господь сохрани!
Все радости свыше, а нам остаётся вина
За смутные дни.

Из радости лепится утро, из горечи – тьма,
А дело к зиме,
И время сплетается, будто рябая тесьма,
И крест на тесьме.

Казалось, что медный, которым крестили в слезах,
Ан нет – золотой.
Мы служим любви, а запроданы силе за страх
Какой-то бедой.

Дитя или книгу лелеешь – твердишь наугад
Обветренным ртом:
«Я всё отдаю, потому что несметно богат», –
И плачешь потом.

Стояла ночь – зелёная вода.
Я слушала невнятный шёпот крови.
И неотступно, словно невода,
Метанье звёзд преследовали кроны.

Я распахнула в глубину окно:
Струилась кровь, и речь её звучала,
Как будто бы стекавшая на дно,
В магическое, зыбкое начало.

Я знаю всё, что я хочу сказать.
Но речь её была такая мука,
Что никакою силой не связать
Могучий ток неведомого звука.

Умножая свет,
Отмеряя мрак,
Сторожишь запрет
Запредельных врат.

Расстоянье длишь,
Как душа – вину,
Открываясь лишь
В эту сторону.

Ночью вдалеке
Грянет пёсий вой.
Со свечой в руке
Встану пред тобой.

На себя взгляну:
Шаль скользит с плеча.
По ту сторону
Не горит свеча.

Там январский лёд
Застилает мглу,
Там дыханье льнёт
К мёрзлому стеклу,

Там дитя увидеть пытается:
Что за свет во поле скитается?

Ты знаешь, я давно устала
Тоску баюкать на руках,
Но воздух бабочка листала –
И вдруг раскрыла наугад

Июль, четвёртое, под вечер:
Фонарь, крылечко, звон цепи,
Лохматый пёс почти доверчив,
Рычит и ластится – не спи!

На дно глубокой горной чаши
Стекают сумерки, журча,
И звон то медленней, то чаще,
Но эта музыка ничья:

Пока её с ладони кормишь,
Пока раскидываешь сеть,
Она вздохнёт – и ты не вспомнишь,
О чём тебе мечталось петь.