Наталья Галкина - Забытый раёк - книга стихов

Тут сбивчивым стуком твоих каблучков
еще мерят эпох чехарду околотки,
и ты не чета ни одной из толпы щеголих:
здесь помнят ограды и знают решетки
узор крепдешиновых платьев твоих.

Не пишется — ногти грызешь,
а пишется — губы кусаешь:
не чушь ли? не блажь ли? не ложь?
слова не на ветер бросаешь?
А воздух, ленив и сонлив,
приходит, как мамонт, в движенье,
всей массой ложась на залив
и волны ввергая в броженье.

И вот уже в город литой,
доставши попроще личину,
угрюмый, повитый водой,
проходишь как первопричина.
Витают вокруг головы
ошметки досужей молвы,
и музы, и оры, и оды,
и косятся косные львы,
и видят: в толпе вдоль Невы
проходит явленье природы.

С фольги и ситчика мильфлер
начну и я игру в Люрса,
чтоб залучить тебя в узор
хоть бы на эти полчаса.
Ты под картонною луной
хоть под рукой, а не со мной,
ни алость, ни лиловизна
тебе не осень, не весна.

Изображен ты, сам не свой,
в огромной шляпе черновой,
на ней два яблока, свеча,
всплеск незабудок до плеча.
Увы, от тульи до полы
в тебе тебя не узнаю,
случайно только тень скулы
слегка похожа на твою.

На фоне беспризорных крыш
как шут гороховый стоишь
на гребешке утильсырья
(оно и есть любовь моя).

«Мир искусства»! Стриженые кроны!
Бью поклоны!

Исполать тебе, камзольчик дрянный,
кое-как подвитый паричок,
в воздухе повисший паучок,
треуголки треугольник странный.

«Мир искусства»... Милый мой дружок...
Что-то ангельское, нечто птичье,

атмосферы кроткое приличье,
воздуха других миров ожог.

Ряженый, любимый, постаревший,
в жизни призрачной понаторевший,

так вот и доживший до седин
в пустырях зачуханных куртин.

Сейчас он дрогнет и поедет,
а ты один на весь вагон
в смещенье суток и поэтик
и с целым городом вдогон.

Поджавши губы, сдвинув брови,
ты стянешь шапку с головы.
Твоя щека с пейзажем вровень
и бледен ты до синевы.

Два затененных карих ока
и два расширенных зрачка,
теней туманных поволока
да мокрый мех воротника.
И вызывающе тонка
твоя холодная рука.

Вбирает время поезд, бредит,
сейчас он дрогнет и поедет,
в сварном вокзале тишина,
и аура ее, странна,
как муха, бьется о заклепки.
И ты один в цветной коробке,
а ночь страдальчески тесна.

В червленом золоте волос
она является, актерка,
ей брызгая в лицо, моторка
летит как бы в причине слёз.
Она в шарлаховой листве
какой-то ищет лист багряный,
какой-то алый или рдяный,
неспешно двигаясь к Неве.
В румянце быстром щек живых,
в лихой малиновой помаде
она сейчас придет к ограде
по древним плитам мостовых.
По розовым холодным плитам,
верша размеренный шажок,
она проносит свой сердитый,
свой киноварный сапожок.

Когда отмотает пространство свой срок переулку
сквозь метеосводки,
художник напишет пустые бутылки да булку,
поэт адресует балладу и оду селедке.
Час в час заключен наподобие шара из кости,
матрешки Китая.
И в зимние двери стучатся осенние гости,
а ты открываешь окно, омывая в нем горсти,
в тумане витая.
Холсты простоваты, бумажные розы беспечны,
все кисти невинны,
но все остановки в конечном итоге конечны,
а дни именинны.

Эти красные чернила, королевские чернила,
те, которыми учитель разрисовывал тетрадь,
от которых буквы, ёжась, догорают угольками,
эти красные чернила императорских посланий,
августейших изъявлений, на особицу заметок,
необычных указаний, излияний наугад,
эти красные чернила ужасающих расписок,
сделки бартерной, где Брокен — место действия и время;
извини мой драгоценный, что китайской кошенилью
завалявшейся на счастье неиссохшей авторучки
(полуграмотный наставник или меченый ответчик?)
я пишу тебе письмо.

— Что там за гарь, Агарь?
— Поезд прошел, Фамарь,
древний поезд в тишь?
— Нет.
Это море подожгла мышь
летучая,
это горят
моря
страны Офир.
И запах гари в Гиперборей несет эфир.
— Пахнет гарью наша зима,
как старый вокзал,
да ты знаешь сама,
что сегодня диктор сказал:
с неба упадет звезда
рукотворная,
она уже летит,
летит и горит,
Фамарь,
и снега парит виденье,
предвещая
и предвкушая
ее паденье.
— Ах, Агарь,
распустилась роза зимы,
а запах ее — порох и дым,
порох и дым,
и легко ли быть молодым,
легко ли быть молодой,
где пляшет ламбаду огонь над водой,
где обернувшийся на бегу
камнем стать обречен,
где, жабры в нефти, когти в снегу,
спит последний дракон?
где железные фаэтоны
застят зенит,
а воскресшие фараоны
выходят из пирамид?