Наталья Галкина - Забытый раёк - книга стихов

Ставни стучат, как в английском романе.
Ветер втащил темноту на аркане.
Вечер бежал раньше времени прочь,
вместо него воробьиная ночь.
Там, за окном, — оркестровая яма,
соло и хоры из шума и гама,
рушится ветка, за нею сосна,
лиственным стоном кустов пленена;
свет выключается, гасится с ходу, —
кто там читает в такую погоду? —
хляби разверзлись одна за одной,
занавес падает водной стеной.
«Океанида... — шепчу, — Бореада...»
И засыпаю внутри водопада.

Лежит, пространство сотворя,
признав со временем родство,
инструментарий сентября
из планетария его.
Кому цыплят считать пора,
тот их сочтет и будет прав,
а наша песенка стара
упавших яблок, сонных трав.

Заметок на полях миры,
забытых именин и строк,
неотторгаемой игры
неувядаемый венок,
да фисгармония, как рай
на чердаке сквозь пыль и прах:
ведь у нее, что ни играй,
молитва на уме да Бах.

Переливаясь через край,
звучит в окне ночной нонет,
но сводит резвый водограй
слова и музыку на нет.
Сентябрь уводит нас с тобой
в такую даль на полчаса,
где лишь валторна и гобой
вливают в слух наперебой
лесных провалов адреса.

Объезжать Исаакий при полной луне,
когда ангелов стая крылата вдвойне
и темны кавалькада и страта;
вот два конника, с детства знакомые мне:
Коллеони и Гатамелатта.

А за ними три наших царя вчетвером,
два коня на дыбы под небесным шатром
аравийских в значительных позах,
а четвертый из тяжеловозов.
Диоскуры манежа, конюший, под стать
двум квартетам ковбоев по хватке,
и квадрига, конечно, что ж ей отставать,
Главной арки штабной делегатке.

И вослед этой рати (с ней накоротке
темный ветер на бронзовочерной реке),
завершая волшебные скачки,
едет маленький Пушкин на резвом коньке,
а за ним лилипут на собачке.

Я замки воздушные строю,
в их горницах встав на постой,
с бессонницей, старшей сестрою,
и с младшей сестренкой мечтой,
а то и со средней сестрицей,
любимицей слова «люблю»,
голубушкой, певчею птицей,
синиц и оленей кормлю.

Малюточке Козетте, такая егоза,
козюлька и козявка попались на глаза.

Она их уважала, тихохонько пасла,
на веточку сажала, на листике несла,

по очереди, дáбы не мыкались толпой,
их к маковой росинке вела на водопой.

Да как-то проглядела, сама не поняла,
козюлька улетела, козявка уползла.

О, да, мечтала я прожить в тени,
вне склок и дрязг, в своем углу за книгой,
чтоб тихие классические дни
соединяло время нотной лигой.

Так землянике хорошо в тиши
поодаль от тропы и от дороги.
Я сердцу повторяла: не спеши... —
но запиналась вдруг на полуслоге.

Но иногда, глаза открыв во тьме,
я просыпалась, словно от удара,
и вспыхивала в этот миг во мне
колючая конструкция радара.

В музыкальную спрятан шкатулку
струнный лепет изнанки моста.
Вот собрались и мы на прогулку
и раскрыли два старых зонта.
Всюду дождь, на губах и на веках,
морось льнет к переплеску волны
на осенних каналах и реках,
на каналах и реках весны.

Килобайты погод, миллилитры,
акварельная нынче пора,
серы проблеск, оттенок селитры,
ртутный блик и отлив серебра.
Ох, ни нити сухой, шито-крыто,
в решето зонт играет и в сито,
и над всей нищетой бытия
и умыта с утра, и открыта
барбизонская школа чутья.

Гребни волн, плавники волн, волн рыбьи тела
и кудрявого отрока адыгейские очи.
И влетают кентавры в чем мать родила
в черноморскую гладь по прошествии ночи.
Так плыви же, плыви, хохоча во весь рот,
узнавай эту соль, ведь волна неизменна,
из которой твой вымерший древний народ
увидал выходящей Анадиомену.