Наталья Галкина - Забытый раёк - книга стихов

Шел я с Дульной на Курковую,
а когда совсем продрог,
ветер сдул шапчонку новую
на крещатике дорог.

Я бежал за ней обочиной
по Затворной, Межевой,
от Прикладной, чуть подмоченной,
до дождливой Ложевой.

И у дома деревянного
в безымянном тупике
меня встретила румяная
с моей кепочкой в руке.

Приусадебными вспольями
в дом вела она меня,
самоварными угольями
безоружного пленя.

За пороховою мельницей
и живу теперь я с ней,
с кружевницей, рукодельницей,
оружейницей моей.

За ложбинкой подкалитною
я на девок не гляжу,
и теперь на Дроболитную
по Лафетному хожу.

Подружка детства! Рея, греки
тебе друзья — да Магеллан
с Колумбом. Не земные вехи,
не горы, долы или реки,
нас разделяет — океан.

По воле Божией перечить
судьбе самой — суровый дар.
Какие звезды в этот вечер
вдоль побережий и наречий
земной просматривают шар?

Стихии первозданной блики
корабль твой пестуют во мгле,
когда твой родственник великий
глядит задумчиво из книги,
раскрытой на моем столе.

Уснул, в Атлантику вплывая,
твой сын у жизни на краю.
На зыби — зыбка вековая,
неслышно качка килевая
лепечет: баюшки-баю.

Как рыбка, спит над Атлантидой
больной младенец. Глубина,
след женский на воде, из виду
пропавший, шепот нереиды,
ночь, океан, фонарь, волна.

В мой день влилась печали йота,
ночная капелька чернил,
промеры недоступны лоту,
просторы перешли в высоты,
мы стали точками мерил.

Светило из воды вставало,
чтоб в воду кануть ввечеру,
смерть от младенца отступала,
а небо пересоставляло
свой звездный атлас на юру.

Где весь июнь заря алела,
а полночь мчалась без весла,
на водах древнего предела
Млекопитательница пела,
Путеводительница шла.

Всё плыло — сутки, зодиаки,
вода нейтральной полосы,
мальки, русалки, сны, каяки,
а день и ночь меняли знаки
в игре в песочные часы.

И каждый океанский атом
вбирала в донные поля
(всё — с Ниагарским водопадом,
Невой, Босфором и Евфратом)
двухполушарная Земля.

Подружка детства! светом выткан
мелка след юрский на доске,
туманность скручена в улитку,
и ты напишешь мне открытку
на корабельном ветерке.

Они были из тех гостей, что уходят рано,
не успев засидеться, забыть, для чего пришли,
Альбионовы правнуки в старых плащах тумана,
в чьих глазах морская волна с полосой земли.

Эта стать с прямой спиною сродни геройству
быть собою там, где чужие и где свои,
оставаясь самой любовью, что, в общем, свойство
всех известных и всех безвестных из их семьи.

И пока нам дано вспоминать, потеряв из виду,
за бокалом Аи, за тропою ночных рябин,
они вовремя возвращаются в Атлантиду,
подымающуюся к случаю из глубин.

Они были из тех, которыми удостоен
город, им вслед вздыхающий неспроста
парой дышащих иорданских черных промоин
накануне Крещенья у Охтинского моста.

В колониальной нашей лавке
давно провалены все явки,
все перепутаны пароли
на этикетках,
сидят ночные чак-мооли
в злаченых клетках;
квакушки,птицы и собаки —
сплошные символы и знаки,

и всякий идольчик точеный
необорим, как кот ученый
из дебрей Явы,
а уж турусы на колесах —
одна растрава.
Тома с банановой бумагой
сродни искусам,
и я томлюсь туземной тягой
к стеклянным бусам.

Но всё мне тут не по карману,
резьба кальяна,
ни бондиана, ни гондвана,
аргентум серег и солонок,
лишь бубенцов дешевых пара
да керамический слоненок
с Мадагаскара.

Град Святого Петра, тебя выбелил град,
обесцветили высолы красных бригад,
невеселых побелок,
где в созвездье Весов и в созвездье Часов
запирается твой солончак на засов
двух ржавеющих стрелок.

И не то чтоб Дидим, а почти побратим,
блудный брат в друга, в гостя легко обратим
в твоих тайных карталах;
в них палаткою в храме застыл Севморпуть,
вмерз в пространство, которого не развернуть
перекройкой кварталов.