Наталья Галкина - Забытый раёк - книга стихов

Ихтиандр, ребятенок, античный герой,
через марево мифов бредущий по пляжу,
отпечаток ступни, как на глине сырой
след ладони Творца, оставляя в пейзаже.
Так плыви же, плыви, ойкумен твоих мир
по-младенчески древен и неиссякаем,
там глядел на трирему, а тут на буксир,
обретая в прибрежной толпе Навсикаю.

Дегустатор забвенья
задумался и притих.
Что о старых винах сказать,
если время выпило их?
Виноградных улиток
растаяло лунное стадо,
каждый завиток,
каждая гроздь,
вся соть;
но вино воспевало
и вашу нежную плоть,
босоногие давильщицы винограда.

Для нитки божество игла,
для мухи мушмула.
Мне лавка древностей мила,
я в детстве в ней жила.
Сидел Персей или Тезей
под люстрой за столом,
а мышь музейная музей
именовала «дом».
В одной из ваз цвело быльё,
спал отеть в сундучке,
а пыль гнездо вила свое
в укромном уголке.

Ни слова из портретных уст,
часов шажки легки.
Я в этом сонмище искусств
любила закутки.
Ведь в них, куда себя ни день,
не слава и хвала,
а притаившаяся тень
подругой мне была.
Не золото и не поталь
влекли — сверчок трущоб
или рояльная педаль
для эха всех чащоб.

Люблю я окна на восток
с тех пор и до седин
и золоченый завиток
от рам всея картин.
Барометр снится мне отцов
и дедов метроном
и свет от уличных светцов
на потолке лепном.
В дворцовой утвари тех лет
сохранен красоты секрет,
а в памяти лишь тень и свет,
и им предела нет.

Весь этот жизненный уклад ушел в романс или эклогу,
так отлетает аромат, выветриваясь понемногу.

Пока что живопись видна, но переходит в чин эстампа,
еще лампада зелена, и лампа зелена, и лампа.

Свари мне соус буайябез, подружка бабушки любимой,
там, где барометра отвес не бредит Римом или Лимой,

где аноним и имярек пропажу ищут и находят,
а церковь греческую снег крещенской радостью обводит,

где топятся камин и печь, с мороза по-январски пылки,
и ни секунды не сберечь: уже у Вечности в копилке.

В золоте и лазури
будущее настанет,
будет извергаться Везувий,
будет тонуть «Титаник».
Вспахан надел угодий,
патент процветанья выдан,
но из-под ног уходит
почва времен Эвклида.
Что ж ты цветешь, ввергая
в нежность на полувздохе,
розою, дорогая,
на пустыре эпохи.

Вот он идет,
наша надежда,
в старой беретке.
В узелке у него
хлеб насущный.
Сейчас он сочинит песню,
и будущее настанет.

— Назови античные одежды.
— Тога и стола.
— Что ты знаешь о всадниках?
— Войско монголов,
чувство лука и стремени.
— Главное свойство глагола?
— Он в будущем времени.

Это не соло уже, но еще не трио,
два гитариста, как два человека из Рио.

За стеной в кариатидах невские воды,
у молодости в горсти капля свободы.

Приносит вздохи Альгамбры и Лохнагара
в литературный вечер рокот гитары.

Смешав с искусственным светом вечные тени,
над очарованным залом стоят на сцене

в мечтах неопределенных, в рубашках мятых
два альбигойца конца шестидесятых.

Было давно? — Длится и днесь.
Вы уже там? — Мы еще здесь.
Виден ли створ? — Слышен из шхер.
Шепот и плеск? — Музыка сфер.
Воды поют? — Даже роса.
На голоса? — На голоса!

Живя во власти Льва, ночного Зодиака,
где сырость норовит вползти по складкам в плед,
когда не протоплю, я мерзну, как собака,
в ледащем свитерке из пролетевших лет.

Вернулся на чердак полет летучей мыши,
и снова мимо троп грядет шуршащий ёж,
в салазках домовой в час ночи едет с крыши,
по стыкам старых стен прокатывая дрожь.

Вступают в диалог сверчок и древоточец,
так много стало звезд, что не хватает глаз,
и к четырем утра на сне сосредоточась,
уходят цвет веранд и полусвет террас.