Наталья Галкина - Забытый раёк - книга стихов

Успели затащить пожитки в пылу приезда,
везде разложены манатки и причиндалы,
узлы, котомки и корзинки, кошачьи клетки,
мешки, баулы для мунгурок: дорожный хаос.
Волна житейской барахолки врасплох застала
углы, отнорки с закутками, сиденья, створки.
Находка для искусствоведки из малолеток —
необъяснимых инсталляций ряды и группы,
спроста их городит усталость, что с теснотою
азартно режется в избытки перемещений,
пока, проверив ручку двери на отпечатки,
мы обрели свои подушки и спим в остатке.

Не томят тебя ни минусы, ни плюсы,
невозвратности немая благодать;
то колеса, то копыта, то турусы,
лишь скончания дороге не видать.

Так счастливого пути, как говорится,
но ни счастья, ни неволь и ни охот
ты не ищешь, потому что путь — страница,
потому что ты — странствующий рыцарь,
как Константы Ильдефонс и Дон Кихот.

Превозмогая косность строфики влеченья и самообмана,
гуляют северные тропики прибрежной полосой романа.
Ветвями обрамленный, купами вне суеты и вне мороки,
собор кронштадтский с круглым куполом с залива видят Териоки.

Театр уж полон, вечер близится, с ним пешеходы и пройдохи;
утомлено и солнце кризисом сознанья, жанра и эпохи.
И чей-то сон, что нынче тесен нам и истреблен на полустоне,
бредет по этажам и лесенкам волшебной Виллою Лепони.

В тени ключицы и уключины, потерян ключ, полны ресницы
букетами полуколючими из финских роз и медуницы.
И от обеда и до ужина, влюблен в актерку Кавальканти,
не помнит ресторан «Жемчужина» о жемчугах и о Леванте.

Вздох моря слышится за дюнами, в ночи постскриптум половицы;
все воплотится, что задумано, а вещный мир развеществится.
Прибрежных сосен истуканами дом обведен, хоть строй и редок,
и синевою остаканены все натюрморты напоследок.

Корабль шекспировский причаливал и удалялся от причала,
а платье темное прощальное она еще не надевала.
Контрабандист казненный хаживал по досочкам с кормы до юта,
и всем бессонницу отваживал известный доктор Дапертутто.

Но были странны в этом странствии для Оллинпяя и для Ино
две интермедии Сервантеса и сводничества Арлекина,
что все про свадьбу, свадьбу спрашивал, а наш герой смотрел с охотой,
как ветер волны разукрашивал цветущих сосен позолотой.

Где говорят на одном языке вышина с быстриною,
девушка стала поэту тайной женою.
Пересыпать прибрежный песок, горсти всей горстью.
В доме Эшеров слушали стены гостя и гостью,
ветер играл в дом-лабиринт, сквозняки, точно дети,
по коридорам и лестницам, в мансарде, зале и клети
в жмурки играли, в прятки, неуловимы.
Дружили осока, сирень и шиповник с коробочкой грима.
Адом играл в шарабан, где бродячие комедианты
роли зубрили, спали, играли в фанты.
Снились поэту: капкан, палач, лавра и Троя;
а девушке: колыбель да луг над рекою.
Сизигийным приливом дышал залив, зеленью — птичья агора,
а из Кронштадта был слышен звон Андреевского собора.

Да, проиграл тебя, да, проиграл,
в меркаторские карты, в карты Проппа,
во все, что тень азарта: в кости, в пробы
пера или в играющий кимвал.
И прокутил тебя, и прогулял.
Ночь больше не бела, зато шиповник ал,
сыграли пьесу, занавес упал.
У чтицы на губах не лепестки, а ложь,
рептильный говорок, где слов не разберешь,
биограф графоман и на руку нечист.
Из книги бытия неровно вырван лист,
не вычитать судьбу мне в старом фолианте.
— Наль, где ты, Наль? — Я умер, Дамаянти.

По лестнице вниз, в кромешную тьму, на улицу бед.
«Сколько входов в дом на берегу, а выхода нет».
Ах, маленький трап в одну из кают под чаячий ор.
Где грай, там и рай, где хор, там простор.
«Изгнанники мы и расстались,
а птицы в Эдеме остались».
В доме на берегу пели ступеньки вверх, вторил флюгером бриз.
В свинцовом беззвучии подземелий по лестнице вниз.
Как отличаются жизнь и казнь, так эти лестницы две.
Черная от светлой, потайная от запретной,
шито белой ниткою на черном шве.