Наталья Галкина - Забытый раёк - книга стихов

Из гроз подвесив потолок,
разбойный ветер Ванька Каин
свистит в свисток, трясет силок,
вольнолюбив и неприкаян,
чтоб выветрить в который раз
литературные отнорки,
где гений места ищет лаз
и ловит нас на оговорке.

Хотя, по правде говоря,
не хочет ватерпас погоды,
предчувствуя до сентября
предмайской сутолоки всходы,
и, дочитавши без затей
учебник беспечальных правил,
наш водосбор своих детей
в сад завтрашний уже отправил.

С пропавших соек болтовнею
пронзительный день был таков.
То вечер явится желною,
то утро россыпью дроздов.
Как лето к осени кренили,
слетая стайкою с грозы,
малютку перышко сронили
лазоревее бирюзы.

Должно быть, отлетели в даты,
давно сорвавшиеся с крыл,
где милый мой отец когда-то
случайно сойку подстрелил.
Заводят свадебные хоты
на берегах нездешних рек,
где их хазарские заботы
оценят римлянин и грек.

Ты мне все-таки снишься в предзимнюю ночь
над Невою и Невкой
в час, когда покрываются площади почв
суррогатным снежком-однодневкой,
из забвенного прошлого смотришь мне вслед
в обаянье старенья,
упакован в туман, старомодно одет,
что уж за сновиденье,
в облаченье действительных жестов и слов,
в обрамленье проспекта,
в атмосферном театре небесных слоев:
милый некогда некто.

Дождь последнюю первую каплю
испустил — и полил на извод.
Ни зонта, ни плаща, как две цапли
в окоеме забытых болот.

Посмотри: погибают пылинки
в каждой луже, под каждым ручьем.
Ни зонта, ни плаща, две былинки
в серокаменном граде моем.

Бессловесные плещутся оды,
а сонеты уснули, увы.
Без плаща под кромешные воды,
без зонта, не покрыв головы.

Незваны, непрошены,
снегом очерчены, в туманы отброшены,
повиты каштанами, дождем огорошены,
отгорожены сентябрьскими клёнами,
спутники июля любимые,
не любовники — влюбленные
неуловимые.

Ты мне все-таки снишься,
когда подступает февраль,
приодетый в скитальческий плащ полевого бурана,
где стирает метель горизонт, а ствола вертикаль —
только веха из марева, черная метка романа.
Ты мне все-таки снишься,
снотворческой далью идешь,
я вприглядку в тебя влюблена, мир ресницы и взгляда.
Бессюжетные сны
с порошком осиянных порош,
обаяние счастья — ему и событий не надо.

В пьесах странных, где жизнь излагается вкратце
(и не знает никто языка перевода),
где потерянный ключ отменяет и шифры, и коды,
ты мне все-таки снишься, как мертвые снятся
к перемене погоды.

Дервиш из буден плетется спустя рукава,
зримо и немо дыхания дробное эхо.
А за горою Туран распласталась Тува
шкурою зверя, мездрой допотопного меха.
Мир экзотичен, и даже дожди в нем приют,
водные залы доселе воздушного замка.
А по Фонтанке, ее обживая, плывут
селезень сам и его желтоглазая самка.
Дышат дворы и вбирают последний глоток
теплого воздуха арки, надвратные дуги.
И расцветает пруда небывалый цветок,
грянувший оземь мираж осененной округи.

Как только ветер в окно бросит горсть колючего града,
так я влюблюсь в тебя, образ зимнего выстуженного сада!
Как ты мне мил, Эдем, сведенный стужи рогожей
в крохотный лоскуток ничьей шагреневой кожи,
посаженный в городском виварии за решетку,
исшарканный каблуками квартала и околотка.

Твои райские птицы, поди, улетели в вырей, где жарко,
твои дивные звери спят в грязных домиках Зоопарка.
Два мордатых снеговика стоят Адамом и Евой,
он с веточкой в правой лапе, она с ветошкой в левой.
В одинокий морозный час, когда снегопад прервется,
кому из нас увидать сад святочный удается?
Аллеи подзамело, Эдем в снегу озаренья:
в нем снова нет никого, как в первые дни творенья.