Array Антология - Диалоги снаружи и внутри

Снег. И веет холодом от окон.
Одиноко в мире одиноком,
Но едины лира и душа.
Можно быть провидцем и пророком,
Тишиной и нежностью дыша.

И пустынно. И совсем не пусто.
Постоянство снега – только чувство
Всех тропинок на своих местах.
Можно душу вывернуть до хруста,
Погружаясь в этот светлый прах.

Ничего в пространстве, кроме вьюги,
Чтоб молиться об ушедшем друге,
Может, самом близком на земле.
Он молчал о маленькой услуге —
О едином слове, о тепле.

Темнело. С воли дул холодный ветер.
И было так, как будто не приветил
Меня мой друг. И ветер выл в груди:
Любви и справедливости не жди
Ни от кого, такого нет закона!

И я уснул. И видел блеск затона
И чей-то взгляд. И бриз береговой
Смирялся, будто лист перед травой.
Шептали камыши, где рощи дремлют:
Не верь себе, пока не ляжешь в землю.

Пора уж к веку золотому
Припасть натруженной пчелой
И слов горчащую истому
Сбирать для фразы ключевой.

И сквозь черты чертополоха,
Бурьяна буйство, мощь хвощей
Приметить, что не все так плохо
В природной прихоти вещей.

Что, разгоняя кровь по жилам
Юнцам и даже старожилам,
Немеет мир пред глубиной,
Лишенной твердого значенья,
Но полной тихого свеченья,
Неясной прелести земной.

А в небе клин и лист кленовый —
Приметы осени, где новый
Короткий век дарован мне.
И я в тоске провинциальной
С какой-то нежностью печальной
Гляжу на летний куст в огне:
Он подражает купине.

Вот маки – цветущие бабочки сна,
Вот сны – золотые соцветия сада,
Что щедрую прелесть дарили сполна.
Но сад обнищал, покосилась ограда.

Вот сухость гремушки на месте цветка
И вызревший сон может быть смертоносен.
Вот выпуклость яблока чует рука,
И дрожь пробегает по саду, где осень.

И дрожь пробегает по телу. Старик,
Я вижу, как мы, то есть прежние дети,
Смеемся с тобой вне аллей и столетий,
Встревожив, как бабочку, солнечный блик…

Расточая по каплям моря,
Выбирает ли дождь, где упасть?
Шепчет он, ни о чем не моля,
даже если б молитва сбылась.

Это время текло наяву
По гремящему желобу жалоб,
Это в каждой былинке – живу!
Но и в каждом комарике – жало.

Да откуда ж на свет, как на тень,
И повывелись эти уродцы?
О, земля, твою жадную стернь
Лишь питали печалей колодцы.

Но пространства пузырь – альвеолой
Вдруг расширился, чтоб не укрыться
Было в этой омытости голой,
В эту временность не водвориться;

Чтоб, земли под ногами не чуя,
Не ища оправданий еще,
Знал: в свободном пространстве лечу я —
Упоительно небом прощен.

Казалось, уже ни за что и
Не стронуть громаду, а вот —
Подмыты пласты и устои,
И толщь ледяная плывет.

Ломая края, середины
Оковную мощь сотряся,
Подобьем судьбы или льдины? —
Она распадается. Вся.

Свидетель безумья такого,
Поймешь ли, что ты не во сне,
И лучше томиться в оковах,
Чем грезить и петь о весне.

Но ворон, как мельник, смеется!
Чернеют круги на воде.
И полною грудью поется,
Уж как никогда и нигде.

Возьмите Это, даже если светом
залиты все доступные места
и переходы – вы возьмите Это —
не всяк об Этом может и мечтать.
О том, что можно ровно посредине
волне в досаду развернуть ковчег;
и, если где-то вход загородили
и возвестили: «Не открыть ничем!», —
плевать на вход, на выход и на бреши,
на реквием, летящий в пустоту;
на озарение, которое разрежет
реальность на две: эту и вон ту,
полет которой даже с махаоном
сравнить, – наверно, просто насмешить;
но если слиться с качкою вагонной
и взвесить состояние души —
возьмите Это, даже если спеты
нет, нет, не все, но важные слова.
Коль словом трудно обозначить Это —
всего верней на версты уповать…