Array Антология - Диалоги снаружи и внутри

И опять на звонок нет ответа,
будто в прошлое выпала связь;
будто занята ты кем-то где-то,
будто мир, без меня обновясь,

предрешил, убегая в глубины
или ввысь улетая крылом
то лебяжьим, а то голубиным,
позабыть обо всем о былом…

Набираю твой номер с надеждой —
может, ты, вслед за миром спеша,
позабыла – бывало же прежде —
знак «стереть» на панели нажать.

Вы – как пришествие неудержимо правы,
что мир так сер и что так хочется блеснуть
тому из смертных подобающей оправой,
в ком не увидеть сверхсиреневой весну

или загадку несравненной Моны Лизы —
значит быть сором на обочинах дорог
или монахом, что не видит женщин ближе,
чем горизонта даль – столь распорядок строг.

Вы правы тем, что перед жизненной пучиной
мы безоружны, как соломинки исход;
а путь – опасностей несчитанных причина,

а я на стройного идальго не похож;
и даже всходы самой маленькой любви —
не благ букет, что так купюрами увит…

Полыхнуло и так обожгло —
головешкою сердце обуглилось!
Что ж ты, жизнь моя, вся за углом,
не с хозяевами, а со слугами?

Что ж ты вся на задворках в пыли
измусоленных ждешь себе милостынь?
И душа беспросветно болит
с той поры, как явилась пред очи ты?

Все же ясно – оправа должна
соответствовать камню бесценному,
и не тайна, что кто-то из нас
в сем театре давно уж за сценою.

И, чтоб счастье твое уберечь,
слышен шелест зловещей моей судьбы:
«О какой же оправе тут речь?
Тебе выцветшим фоном – и то не быть!»

Как отогреть на пройденном пути
жестоким льдом пронизанное сердце?
Как не отчаяться и выстрадать среди
кричащих дней, что никуда не деться,
что путь один, что дальше – несть числа
неравнодушных тех, кто просто рады;
но что нельзя по почте переслать
того, что новым от тебя не надо?
Кому сказать, что больше, чем твой взгляд,
нет ничего на пике у Вселенной?
Что должно вечно вечность обновлять
твоей улыбкой, как восход нетленной?

Чтобы, когда наступят времена,
и люди снова о заменах вспомнят, —
то, как икона, ты была б – одна,
и пусть бы я был ангел на иконе!

Тебя со мною разделяла не верста,
но образ твой воображением взлелеян.
И ты явилась целомудренно чиста —
тебя я встретил как знаменье – на коленях,

когда средь туч свинцовых, что легки восстать
глухим ворчаньем – вдруг лучи завеселели;
когда неведение чистого листа
от напряжения держалось еле-еле.

И вознамерившись той первой каплей стать,
что где-то зрела так укрытая доселе,
души измученной святая маята

была готова извергаться через щели,
что чистых глаз твоих разбой и красота
в моем несчастном сердце столько навертели…

Снег, заблудившись в эти мартовские тайны,
утратив блеск и силу зимней красоты,
не мог возвыситься до мысли, что и ты
в предвосхищении и ходе не случайна.

Что та морозом отороченная стынь,
как на душе не заживающая рана,
уйдет в случившееся поздно или рано —
и горизонты нам откроются чисты.

И как дарованная мне за муки данность,
как почкам в смену – сверхзеленые листы,
за то, что мир так долго сер был и постыл,

ты улыбнешься, до беспамятства желанна;
и сквозь последний рой снежинок золотых
моя душа прорвется нежности бураном.

Мы были словно в Божьем стане
и точно знали – мир спасен!
Для мимо шедших – пташкой ранней,
а для меня была ты все:

строкой, которая так манит,
ярчайшим светом, что внесен
в чад непомернейших терзаний;
рассветом, что был так весом;

той красотой, что даже в лани
явиться может лишь сквозь сон…
Но вызрело – и бег желаний
Господь итогами пресек

и чувством, будто кем-то нанят
ты был пересыпать песок,
да лишь прилив воспоминаний
тебя волною принесет.

Среди пространств безмерных, где парят страстей
и безрассудств неудержимые потоки,
что в сердце каждом бьются и которых столько,
что в миражах и волнах все пространства те —