Array Антология - Диалоги снаружи и внутри

Ослеп, оглох и онемел перрон, и рельсы
обленившиеся ржавы.
И сумрачно, как после похорон судьбы, любви,
надежды и державы.

В темных стеклах отражаясь, я, не зная почему,
вдруг испытываю жалость к силуэту своему.

Тот, с фигурой вроде груши в опечаленном окне,
измочаленный, обрюзгший, обращается ко мне,

затерявшемуся в дымке, толще льда, толпе планет.
К человеку-невидимке: голос есть, а сути нет.

Я сам по себе. И не ваш, и ничей.
Я беглый, как этот весенний ручей.
Свобода, свобода и только свобода —
от края оврага и до небосвода.

Рассыплется снег и пригреет едва,
как пустится в пляс молодая трава.
Кленовые почки возьмут и взорвутся —
со стаями строчки на зов отзовутся.

Я сам по себе. И ничей. И не ваш.
Весна это мой заполошный реванш.
На солнце земля сгоряча задымится.
В ночи соловей невзначай затомится.

И месяц потянется, легкий и тонкий,
чтоб мальчик полез целоваться к девчонке.
И ты непременно со мною поладишь,
коль из-под скорлупки проклюнется ландыш.

Я сам по себе. Я почти что ничей,
тебя не считая, детей и врачей.
Еще не считая, конечно, внучат,
которые ножками в двери стучат.

Еще – моложавых, но ржавых друзей,
которым пора к ротозею в музей.
Еще не считая России и Крыма.
И жизни, которая неповторима.

Говорят, что только на рассвете смерть и незаметна,
и легка.
Широко забрасывает сети в этот час недобрая рука.
Небосвод под утро пуст и бледен, как бумаги
девственный листок.
На слова беспомощные беден заревом не тронутый
восток.

Лишь на миг забудутся сиделки, от ночных забот
едва дыша,
тут же вдоль обоев и побелки проскользнет
незримая душа,
не смущая жалобами близких, и пока восток едва
белес,
невзначай уходит, по-английски, под покров
надгробий и берез.

…Долго наблюдал я, как светало. Разливалось утро,
как река.
Только что-то вдруг затрепетало и, как моль,
коснулось потолка.

Что же там, за разумным пределом,
В миг рожденья отбитой чертой?
Может, шлях протянулся ямской,
Весь усыпанный звездною пылью,
Над закатным лучом онемелым
В ледяную вселенскую тишь,
Где от ужаса лишь помолчишь,
Вдруг увидя мелькнувшие крылья.

Да, наверно… Но что же таится
В первозданной округе Его?
Неужели там нет никого —
Человека ли, птицы ли, зверя?
Может, зреет в траве голубица,
И в кругу многоликих теней —
В блеске звеньев господних цепей
Распахнутся у глаз моих двери…

В лабиринтах столетий, ушедших в рассыпчатый прах,
Ты, мой друг, ищешь тени безвестных Великих.
И найдешь палачей у подножий задымленных плах,
Их секиры в надежных, в трудах заскорузлых руках
И под сводами храмов скорбящие лики.