Array Антология - Диалоги снаружи и внутри

Ты, как и раньше, жаждешь отраженья.
Ты, как и прежде, пониманья ждешь —
до одури, до головокруженья,
до самовозгорания. И все ж,

скажи: каким народам на потребу,
преображен брожением времен,
в широком жесте примерзаешь к небу
и к небу твой язык приговорен?

Рождаясь заново, пускаясь в авантюру,
Меняя лик и, может быть, фигуру,
Хоть иногда, не очень кардинально
И не вдаваясь в «область инфернальну»,
Ты осторожен будь, о, автор Интернета,
И не избегни моего совета:
Подобен свету будь, подобен свету.
В двоичном коде ты привык к свободе…

Я «Белой Пирамидой» не была и «Черным Кубом»,
Но фотку поменять – как это все же грубо!..

В несовершенстве мира
Забвенья не купить.
Из царского потира
Целенья не испить.

Коряво, косо, косно…
То ссоры – то пиры.
Уткнись глазами в космос,
В хрустальные миры…

Свершится обретенье
Сияющих красот
Под сладостное пенье
Зияющих высот…

Придите же, придите,
Там Китеж и Кижи…
Прейдите же, прейдите
Крутые рубежи…

…Бескрыла и безверна,
Заземлена, как встарь,
Вздыхает лицемерно
Космическая тварь…

О, утоли моя печали,
Вечерняя виолончель.
Будь монотонна лишь вначале
Всепонимающих ночей.
Среди распластанного быта,
Распавшегося бытия
Твоя пронзенная молитва,
Рыдательная лития…
Как голос медлен в небе медном,
Печали дщерь – виолончель,
Ты в сердце пламенном и бедном
Толкни заветную качель!..
Качай, и возноси, и милуй,
Запечатлей свою печать
Высокой музыкальной силой.
И утоли мою печаль.

Ступай себе, – сказали, – с миром!
Дорогу выстлали пунктиром.
И я пошел куда глаза
глядят, упругий, как лоза.

– Давай, вперед, – велели, – с Богом!
Пути змеились за порогом,
и корабли, и поезда
несло неведомо куда.

Я шел, и полз, и плыл, и ехал.
И голоса, и шум, и эхо,
и перепалку зла с добром
ловил приемник под ребром.

Ах, эта скатертью дорожка,
и вслед ослепшее окошко,
и путь по местности земной
с ее лукавой кривизной…

Январь с его недобрыми богами оконная оплакивала
створка.
Пока богему нежили Багамы, поэты прозябали
на задворках.

Не надписи на банковском билете, не ласки
куршавельских содержанок, —
поэтов порождает лихолетье и приступы обиды
за державу.

Поэзия Сибирью прирастает и Старым укрепляется
Осколом.
На холоде тягучая, густая, не колой запивается —
рассолом.

Поэзия продукция изгнаний, напитков алкогольных
и солений…
Собою пересчитываю грани, углы тугие с иглами
вселенной.

Свистят пурги распущенные плети, звенят мороза
бронзовые розги.
Заходятся немеряно в поэте заплаканные дети
и подростки.

На небосводе строки многоточий. Уставилась
галактика недобро.
Душа моя стихами кровоточит, и ноют
переломанные ребра.

Трещит зима в березовых суставах.
Крещенская карга царит на свете.
Поэт озяб? Его согреет слава. Лавровым одеялом.
После смерти.

Ночь, охриплая собака, звезды, холод и века,
дочь бессонницы и мрака – среднерусская тоска.

А наутро – тучи в клочья, скрипы дворницких лопат,
речь воронья да сорочья – нарочита, невпопад.

Из подъезда, дверью гулкой салютуя декабрю,
выбираюсь на прогулку и рассвет благодарю

За старательных таджиков, расчищающих Москву.
А еще за что, скажи-ка? – да за то, что я живу

И донашивать ботинки, и протаптывать могу
первозданные тропинки в ослепительном снегу.