Array Антология - Диалоги снаружи и внутри

Не на щите, но со щитом – живой я все-таки, прости.
А что там было по пути, о том когда-нибудь потом.

Я ворочался на сеновале, в одиночестве, трезвый вполне.
Бесконечные лапки сновали безо всякой опаски по мне.

Все кололись травинки сухие, все зудели, чесались бока,
все гудели такие-сякие комары в глубине чердака.

За дворами лягушки кряхтели, заглушая мольбу комаров,
и скрипели вдали коростели, словно двери соседних
миров.

На стропилах лежала граница между мною
и Млечным путем,
и неслась по нему колесница в побледневший от звезд
водоем.

Это время мое пролетало, как, наверно, у всех и всегда.
Только пыль от копыт оседала – и на травы,
и на провода…

Высокий шалый гром без церемоний врывается
и шарит по углам.
Ломаются сухие ветки молний и падают охапками
к ногам.

Над улицей, двором и чьей-то грядкой нальется
зорким светом высота.
Полнеба озаряется догадкой, к чему земная наша маета,

Кому нужны и трепет, и отвага – те хлопоты,
которые пусты.
И хлынет очистительная влага, врачуя крыши,
окна и кусты.

Со вздохами, ворчанием и звоном уйдет гроза,
успев перемешать
елей сирени с елочным озоном… дыши,
пока дозволено дышать!

Опять ни облачка на небе, в душе ни горести, ни зла.
Заказан осенью молебен во славу света и тепла.

Мотив, известно, незатейлив, но звуки женственно добры.
Осин с березами запели многоголосые хоры.

Какие солнечные числа для песен осень отвела!
Звучат возвышенно и чисто лучистых дней колокола.

Всего отпущено по смете: и медь, и золото в листве.
И думать не к чему о смерти, когда ни тучки в синеве.

Моросящего дня кабала, ни заката тебе, ни восхода.
Безупречною осень была – бездорожье теперь,
непогода…

Сквозняками ходи по Руси, раздувай парусами карманы,
деревянные свечи гаси, окуная в тоску и туманы.

Золотые лампады круши, приближая к седому пределу.
В нашем небе не стало души, потому-то и холодно телу.

Выметай этот лиственный сор, отзвеневший осенней
сусалью.
Обезболивай сонный простор холодов обжигающей
сталью.

И крутись и вертись допоздна – и замри на пороге
с разбега.
Разъясняется даль. Тишина. Предвкушение первого снега.

Нам с тобой в диковину счета за курорты, яхты,
снегоходы.
Кто там уверял, что нищета дарит ощущение свободы?
Дикий Диоген? Или Сократ? Их собрат, царапавший
пергамент?
Умники болтали, что с деньгами хуже, чем без бабок,
во сто крат.

В юности мы млеем у костра, к старости проходит
это вроде.
Хоть монета явно не сестра, все ж родня какая-то
свободе.
Пусть я не разут и не раздет, но, как нитки бус,
висят заботы.
И не мне заморский президент жалует щедроты
от банкноты.

Со своей растерзанной страной я делю все беды
и невзгоды,
чувствуя затылком и спиной стылое дыхание свободы.

Дождик ленивый в окошко накрапывал.
Я в чебуречной талант свой закапывал.
Или откапывал? Кто его знает…
Важно, что был я действительно занят.

Пальцем водил по дубовой столешнице.
Хохломолдавской подмигивал грешнице.
Обалдевал от свинины без жира —
той, что, возможно, собакой служила.

Пьяный, обкуренный бог помещения,
точка московская, повар кавказский,
вот уж спасибо вам за угощение
мертвой водицей, добытою в сказке.

Уксусно прыскали в небо соления.
Прыгали стулья: летела Вселенная.

Грязное небо в воде пресмыкалось.
Плавали в небе окурки. Смеркалось.

Я два и два сложил, я их связал и стопку бросил
в угол по привычке.
Душа теперь похожа на вокзал, куда не ходят даже
электрички.

Тут залы ожидания в пыли, а живопись на стенах
коридора
причудливей фантазии Дали, разнузданнее кисти
Сальвадора.

Умолкла безалаберная речь, ушла она с букетами,
вещами.
Ни сладкого тепла счастливых встреч, ни слез тебе,
ни трепета прощаний.