Илья Рейдерман - Из глубины. Избранные стихотворения

И.Р. Итак, время, которое тебя не замечает, которому ты безразличен. Мало ли кого не заметили. В чём твоя-то забота?

Я. Да ведь я – человек литературы, ещё шире – культуры. Русской культуры. Мировой культуры. А культура – не существует вне истории. И если внутри рвутся какие-то нити – это всегда катастрофа. «Порвалась дней связующая нить. Как мне обрывки их соединить?» Гамлет. Помнился и другой перевод: «век вывихнул суставы – и я рождён их вправить?» Мне ближе нечто вроде портняжного ремесла: нить, игла, ткань, края которой нужно свести и сшить, чтобы не зияла дыра – едва ли не постоянный у меня образ. Кстати, поэт для меня тот, у кого есть своя система постоянных образов. Нить – символ непрерывности духа культуры.

И.Р. Но вот ты твердишь вслед за Гамлетом: «и я рождён…» У тебя – миссия? Ты, часом, не из породы безумцев? Если в днище корабля дыра – уж не своим телом ли её заткнёшь? Если ткань культуры распадается на отдельные лоскуты – тебе ли с этой бедой справиться?

Я. Конечно же, безумная затея – удерживать единство культуры хотя бы в себе, в своей личности, в своих стихах. Я пытался. Но ведь и у меня – особенно в последние годы – возникают проблемы. Было какое-то стилевое единство – и вот оно расслаивается, и мне уже нужен альтер эго, вроде Бориса Осеннего, автора стихов в другом духе. И вот уже люди, мне близкие, иногда говорят: это не стихи! А это и вправду – то ли сатира, то ли дидактически-обличительная поэзия. Единственное, что меня оправдывает, – что эти стихи пишутся на полях моих многолетних культурфилософских дневниковых записей. Вот мелькнула мысль – и вдруг я стал её зарифмовывать. Но упрекать меня в избыточном умствовании не стоит – я хочу схватить не схватываемое, уловить неуловимое, припечатать к бумаге то, что определяет собой время, будучи само чем-то неопределимым. Скажем, существо, снимающее пиджак – под которым уже ничего нет – и из пустоты веет смертный холод.

И.Р. Значит, ты поэт, философ, культуролог, в прошлом ещё и журналист, и музыкальный критик, и педагог, преподаватель литературы. Я не спрашиваю, каково быть поэтом и философом. Каково быть поэтом-философом?

Я. Тяжко. Ибо мало кто в тебе это единство видит. Меня ещё в юности друзья бранили за некоторую тяжеловесность «размышлений в стихах». И предлагали: пой эти стихи, что ли! Тогда как раз был расцвет авторской песни. Пожалуй, у меня бы получилось – да ведь нужно было учиться играть на гитаре. Не под чужую гитару же петь. Опять вспоминаю Мандельштама: «И не рисую я, и не пою».

И.Р. «И не вожу смычком черноголосым»… Но что же ты делаешь?

Я. Странное какое-то дело. Формально, конечно, можно сказать – продолжаю традиции русской философской лирики. В пору юности открылся на нужной странице томик Тютчева. И определил мою жизнь. Потом – так вовремя – вышел томик позднего Заболоцкого. Потом и первую книжечку Арсения Тарковского напечатали. А что Тарковский – от Мандельштама – потом узнал. А позднее – пришёл ко мне Рильке. И вот в этом живу кругу, в который, конечно, и Ахматова, и Цветаева, и Пастернак вхожи. Но пытаясь «длить серебряную нить» – всё больше осознавал, что стихи есть особая форма живого философствования. Придя в своих дневниках к какой-то мысли, ловил себя на том, что я в стихах это уже лет двадцать назад «схватил»! Да только тогда не вполне осознал.

И.Р. Понимаю, что читателю это может показаться скучным, но скажи, ради бога, о чём ты всё время в стихах «философствуешь»? Конечно, вряд ли в дневниках твоих философ найдёт «систему», а уж в стихах…

Я. Философствование – пусть и в рифму – есть осмысление бытия в каждом его проявлении. Главное слово в моих стихах – бытие. Что это такое – и Хайдеггер внятно не объяснит, но ясно, что это не то же самое, что обычное существование. Бытие – это полнота существования, его исполненность, осуществлённость его сокровенной сути. Каждый – чаще всего в детстве – переживал полноту бытия. И переживание Красоты – есть тоже переживание бытия. Поэт изначально – певец Бытия. Начиная с Гомера. Он воспевает! Он возносит до небес бытие, все предельные проявления природного и человеческого. Меня упорно воспитывали как атеиста – но, кажется, тут ведь какое-то недоразумение, заблуждение: разве поэт не своего рода священнослужитель, не служитель священного? Разве Бытие в его Полноте-Красоте-Добре – не сакрально? А если стихотворец только насмешник и скептик, даже не печальный, а скорее равнодушный – следует ли считать его поэтом? Случайно ли Хайдеггер в конце жизни решил, что подлинные слова о Бытии – остались только у поэта, а не у философа? Да и цитируемый им поэт говорит о «скудном времени», о мире, в котором исчезает сакральное, который покидают боги…