МЫ РОЖДЕНЫ В МИНУТЫ РОКОВЫЕ
Мы живём на великом разломе,
на изгибе, на стыке времён,
нет хозяев в запущенном доме,
нету веянья гордых знамён.
Старики, прожив долго и трудно,
постепенно ушли на покой,
жизнь идёт, только вяло и скудно,
запинаясь над каждой строкой.
Молодые ещё не окрепли
и не выбрали правильный путь,
изумляют лишь краткостью реплик,
и вперёд не готовы шагнуть.
Восхваляя лишь сладость мгновений,
мы забыли значение слов,
не родился таинственный гений,
что страдать и молиться готов.
Мельтешат безразличные лица
в веренице стремительных дней,
вновь белеет пустая страница
в ожидании новых идей.
Но я жду и смотрю терпеливо
на безумную пляску огня.
Вечность, вечность – не будь так ленива,
ну, обрадуй хоть чем-то меня.
У древних берегов пустынных рек
нашли плиту с немыми письменами.
Поэт безвестный начертал навек
на ней свой стих гудящими строфами.
И вот в музее, под простым стеклом,
лежит плита покрыта лёгкой пылью.
Предания о времени былом
гласят о том, что стало скорбной былью.
И человек задумчиво поник
над ней в тиши старинного музея,
теряя всё за этот горький миг,
и на глазах от ужаса седея.
В империи обширной тишина.
Все спят давно, вступили в область сна
родной страны суровые метели,
жизнь замерла в безвольном, спящем теле,
судьба в созвездьи Рака не видна.
Была среда и третий день недели.
Не спит один плешивый старичок;
попав в капкан, Кащею на крючок,
продавши душу за безумство злата,
ушёл туда, откуда нет возврата.
Как фантастично был он одинок, —
пропахший кровью сумрачный диктатор.
Он открывает кедровый ларец,
не понимая, подленький глупец,
что то был ящик бедственный Пандоры,
хранил который пакостную свору.
И почернели воды как свинец,
умчались бесы с воем на просторы.
Пишу опять, — на пятый год войны,
что ночь пришла, светила не видны,
птенец пищит, а в небе Ангел плачет.
Нас Бог совсем забыл, а это значит,
что нам не отмолить своей вины.
А ведь могло быть всё иначе...
В начале безумного нашего века
надеялись люди на новое чудо.
Но вдруг поднялись неожиданно веки
у Вия и он произнёс: «Смерть повсюду...
И кровь будет брызгать лучами с заката,
пустыня гореть, как свеча пред иконой…»
А Бог, — что он может... Смотреть виновато
на мир, где плюют на любые законы.
«И даст смерть и горе здесь новые всходы,
что вдруг расцветут ядовито и буйно…»
Пойдут к нам, в Европу, чужие народы
в уют серых зданий, и будет их — уйма.
«И будет огонь, вдруг упавший на землю,
и жгущий людей, города, даже время...»
Я этим пророчествам горестно внемлю,
жалея в душе современное племя.
«Я вижу, как зреет во тьме воля злая
и хочет наш мир уничтожить навеки…»
Закройте же кто-нибудь, я умоляю,
у древнего Вия тяжёлые веки.
Как дни, шелестя, пролетают,
как тянется долго зима.
Кто слова простого не знает,
сойдёт непременно с ума.
Мы плачем, смеёмся, страдаем,
друг с другом легко говорим;
в пространстве меж адом и раем,
не ведаем что же творим.
Не в силах замедлить движенье,
неровный, стремительный бег,
сомкнуть заржавевшие звенья,
беспечно живёт человек.
Я знаю — всё будет иначе,
я вижу сквозь узкую щель,
как время заходится в плаче,
когда видит ясную цель.
Нет цели, и нет человека,
попробуй дожить до седин.
От этого нового века
останется груда руин.
Сотрутся из памяти лица,
смешается небыль и быль,
и будет лишь ветер кружится,
вздымая кирпичную пыль.
Когда Кассандра нам пророческое слово
надменным голосом в бреду произнесёт,
кого палач — Спаситель в жертву принесёт,
какого сына века, грешника какого,
в трагический и високосный этот год?
Парит и плачет в поднебесье Черный лебедь,
он видит смерть и неизбежность перемен,
и почерневшие остатки древних стен,
и толпы странников, молящие о хлебе...
А всюду ржавчина, развалины и тлен.
Читать дальше