Натан Альтерман - Серебряное блюдо

Но лишь растаял звук —
То видишь, горы спят,
Не отступив.
Сильны.
Ни дрожи, ни ответа.
И над тобой, жесток, незыблем и распят,
Сияет дикий ад голубизны и света!..

Разгул огня.
Земли коричневая медь.
В утробе пламенной и сера руда.
Не тронь рукой пылающую смерть —
Она и недоступна и горда.

У ног твоих она распластана, как даль
Допамятных времен, костьми и сердцем разом.
Ты дорог ей, как мысль последняя, когда
В погроме солнечном себя лишился разум.

Охотник-день —
Дикарь песчано-голубой —
Хоронит в ней тела зарезанных закатов.
Звездой далекою завещаны ей бой
И эхо ужасов, пережитых когда-то.

Гром — крик ее родов — грохочет.
Самка-мать
Зверенышей своих спасает, хвост развеяв…
Огнем
Целованы уста, дерзнувшие назвать
Вот эту землю родиной своею!..

Лишь небо и шатер. Вдвоем они весь век.
Дорога к ним горит, зажатая песками.
Во тьме к порогу их приходит человек,
Его глаза —
Два зеркала для камня.

Не на покой несет он сердце.
Пусть устал.
Но отдыха не настал еще для ран и ссадин.
Идущий из песков, он обнимает сталь, —
Буравя и кроша, она устала за день.

Ни тени облачной. Не поля хлебный круг —
Ночная дымка гор простор заворожила.
Он заступ опустил, и пальцы смелых рук
Улыбкой светятся — а плачут только жилы.

И небо, бровь кривя, глядит из тьмы ночей;
В шатре, сминая боль, растет покой звериный.
Свеча —
Могучей всех божественных свечей! —
Над хлебом и письмом слезится стеарином.

— Мертва ты, а я все еще живу, мой брат.
Теперь над нами ночь, немая до безумья,
Еще силен я, брат, и сталь еще остра,
И об нее земля свои ломает зубья.

Усталая моя!
С восхода по закат
Ее горючий гнев я потрошу покорно.
Во сне моем она в моих руках — как ад.

И если б дни ее погасли, от когтей
Моей ослепшей страсти некуда ей деться.
Она к моей судьбе прикована, как тень.
Она моя дотла.
Я взял ее за сердце.

Не видеть мне богатств ее чудесный сплав.
Не знаю, в чем и где моя награда…
Счастливым я умру, однажды услыхав
«Вода!»
Среди сухого каменного ада.

Сын янтарных ветвей, Лебеза-слововей,
Клялся тысячам и забывал.
Но смеется босая в нем дочь деревень,
Чьи ступни он, кипя, целовал.

И когда мудрецы, то хваля, то кляня,
Постигают в нем голую суть, —
Только память о ней провожает меня,
Как звезда неотступная в путь.

С первоздания бражного выкрика: пей!
Непроменна его нищета.
Я его протащу под полою к себе
И тобой разбужу, Хамутал [36] Хамутал — женское имя. .

И притихший вдали от тебя, просыпаясь,
Он взбурлит, проклиная твоих краснобаев.

Ведь в тебе одинокость вина. И, огнем,
На пирах где смысл и тепло.
Но ревнивое сердце безглазо и в нем,
Как Самсон [37] Самсон — библейский герой. ослепленный врасплох.

Хамутал, Хамутал, ты росой залита
Твои пальцы — глазам моим песнь.
Дик твой стан, Хамутал, как мустанг, Хамутал,
И как молния в далях небес.

Наша радость в тоску облачила себя.
Где ты? глаз от крови не отвлечь.
О, явись! много храбрых, увидев тебя,
Упадут на свой собственный меч.

Грусть вина неизменно верна. Мы же сами,
Друг мой, блудом блудили, идя за глазами.

По нему наша страсть, измельчавшая в пыль.
Бьет единственно-вечной — тобой,
Он молчал и любил. Он касался и пил,
Как луну пьет осипший прибой.

Он приют нашей первой любви. И над ней
Он, почерточно схож, нависал,
Он наш праздник живой — бедных будней бедней, —
Он стираем рукой, как слеза.

И когда своей старой печалью залит,
Он коснется и вас, как моря, —
Знайте: это последний влюбленный земли
Провожает нас в путь — умирать.

Ведь рука его в клятве, а наша — в измене,
Но вовек его милости мы не изменим.

Не забудь, исколола тебя, как ножи,
Нашей спеси болтливая роль.
Строгой грусти полно лишь вино твое, жизнь,
Сквозь отрепья в нем виден король.

Не забудь его имени выжатый сок
И касанье струи огневой,
Его первая ласка — свобода высот,
Что незнаема нами живой.