Ника Батхен - Галечный ключ. Крымские стихи

Когда время остановилось – стало мягким как мед и сладким,
Все на свете колеса разом перестали крутить метраж,
Самолеты в поля спустились словно птицы, большие птицы
Из бумаги тетрадной, тонкой, листик в клеточку, два штриха.
Дым заводов свернулся в нити, раскатился клубками шерсти,
Подбирай и вяжи дорогу, свитер, сказку, второй носок.
Зло заводов изгнило в домнах, у домов провалились крыши,
Люди в форме навек забыли – как стрелять и в кого стрелять.
Мы достали из банки деньги – горсти пестрой цветной бумаги,
Подобрали четыре спички и сожгли золотой запас.
Мы не били автомобили, но из них проросла крапива.
Мы не пили, но опьянели, наши мели попутал хмель,
Наши рамы снесло штормами, наши думы сложили в трюмы,
Наши души спасутся сами, их не надо пасти, Отец!
Если время остановилось – значит можно не торопиться,
Притвориться творцом и тварью, красной глиной, тугим снежком,
Ни на йоту не повториться – карамель, киноварь, корица,
Скоростная моя столица – сколько зим намотал мотор?
Сколько стоит стоять в подъезде, старой книгой стоять в подъезде,
Ветхой книгой на пыльной полке, никуда не спеша вовек?
Я раскрою тебя – страницу заложу неумелым пальцем
И прочту по строке, по букве – как сегодня тебя зовут?
Ангел-Смерти-уже-не будет, повелитель базарных блюзов,
King of lizards, мой подорожник – прилагаю, не дорожу.
Переплет пропитался потом, правота обернулась прахом,
Счастье смирно стоит у двери, непременно ведущей в рай.
Вру и я – немотой, ненастьем. Я не Настенька, славно, сладко.
Точка кома. Рубец ответа. Дао да против ноты нет.
Если время остановилось, наши раны никто не вскроет,
Наши руки сплетет веселый, вездесущий лесной вьюнок,
Ты откроешь мою страницу и на имя приманишь имя.
– Кто там?
– Кто-то.
– Тип-топ?
…Тик-так.

Примета осени – живое упорно тянется к теплу
Коричным плюшкам в сладкой корке, такой коричневой на вид
Молочным плошкам, мягким кошкам, шарфам и шалям шерстяным,
Верблюжьим пледам, берегущим полупустынную жару.

Старухи лезут в кладовые, будить меха унылых шуб.
На книжной полке царский Диккенс ворча смыкает переплет.
В пруду скандал у стаи уток – одни спешат к чужой стране,
Другие щиплют эмигранток, патриотически шипя.

У ос и бабочек затишье, у малышни сезон потерь,
А бабы-дуры манят лето на огурцы и конфитюр —
Несут тропой из магазина отяжелевшие кульки
И чешут ложками о днища больших прадедовских тазов.

Коты ложатся на капоты, а псы на трубы теплотрасс.
В негромком солнце искупаться любой прохожий норовит.
Худые дворники сгребают обронзовелую листву
И тщетно жгут – в аллеях парков гуляет только горький дым.

…Так славно – греть о чашку руки, дышать редеющим паркОм
Китайских маленьких жасминов, июльской липовой жары,
Потом прижать к щеке пустую фарфоровую синеву
И кожей снять тепло до капли, чтоб ничего не упустить.

Пахнет яблоками и лето улетает на ЮБК
Мы с тобою остались где-то, в царстве кофе и коньяка,
В янтаре, в голубой глазури, в тени – контуры обведи,
На палитре кармин и сурик, дремлет бабочка на груди,
Дремлет девочка на скамейке, в телефоне дрожит привет,
По фонтану звенят копейки, от музея плывет корвет.
Словно шкурка от мандарина солнце падает за причал
Мы сегодня читали Грина, мы читали, а он молчал.
Мы гуляли по Корабельной, колокольный внушая звон,
Мне почудилось – колыбельный, коктебельный прекрасный сон,
А тебе не приснилось чудо, ни колечка ни лоскутка.
Только память о том как чутко дышат волны на ЮБК.

Сказка проходит мимо, платье едва шуршит.
Ракушка пилигрима, найденная в глуши,
Шепчет мне: Палестина, Яффа, Салахаддин…
Или руби скотину или живи один.
Или пиши, не чая, или вообще молчи,
Флага не различая, спрятав в подвал мечи.
Кто тебе, рыцарь гордый, нынче на свете рад?
Конь с поседелой мордой, ключ от ничейных врат.
Стены давно упали, двери ещё стоят.
Старый монах в Непале варит любовный яд.
Белый цветок хранится в ветхом плену страниц.
Стерта моя граница, свергнут король ресниц.
Пала моя твердыня, не простояв и дня.
Гнула меня гордыня, сдавливала броня.
Все оставляю ныне, в бухте на берегу,
Вслед за волною синей мальчиком убегу…
Сохнет скорлупкой глина, мокнет небесный шелк.
Ракушка пилигрима помнит, куда я шел.