Сергей Пахомов - Неболочь

Я строил терем подсознанья, гнул гидру вечности в дугу,
Грыз древо жизни, как пиранья, варился в собственном соку.
Теперь я славен и увенчан какой-то колкой лабудой —
Пасу безропотных овечек совместно с Буддой… Бородой
Тряся, от гордости, помятой, я поливаю деревца
Из лейки, взятой из «проката», по мановению Творца.
И всё мне ехало-болело, холоднокровная душа
Однажды покидает тело, прогуливаясь не спеша
Местами, где бывал при жизни… Особенно приятен бор,
Где пни отечества на тризне плетут пеньковый разговор.
Отмечу речку, под обрывом касатки-ласточки снуют,
Разнокалиберные ивы наивно создают уют.
Как будто в яме оркестровой без дирижера скрипачи,
Вслед за пасущейся коровой межою следуют грачи.
Однако выходной закончен, мой светодень – за ратный труд…
Звенит призывно колокольчик, к вечерне грешников зовут.

Проглатывает время друзей моих шаги…
Так падает на темя из мертвенной реки
Вода. Горит, заманчив, болотный огонёк,
И лошади на ранчо свиваются в клубок,
Как листья у дороги… Над прериями – смерч,
Отряхивая ноги, стучится в двери смерть.
Лассо – для англосакса, распахнутый загон,
Чернеет снег, как вакса, и опадает с крон.
В уме перебирая молитвы и слова,
Я тихо умираю, дышу едва-едва…
Луиза… Как расплывчат твой отрешённый лик…
Я вижу: Бог – улыбчат! Он – мой отец-старик!

Если что, я умру перед смертью, чтоб в глаза мне её не видать,
Письмецо набросаю – в конвертик – и приклею на скотч за кровать.
Буду тенью бродить по деревне, в колотуши стучать для сельчан:
Нет пожара! Сгорают деревья на закате, где сонмы семян
Звёзд, чьи мною прославлены будни, где дымится роса у крыльца,
Где в колодцах водица остудней, чем скупая слеза мертвеца.
Пригляжу за порядком на грядках, стану пугалом или орлом,
Чтоб плясала луна – не вприсядку, а работала, как метроном…
Я в соседском уставшем заборе вставлю доску, опрыскаю сад…
Поучаствую в певческом хоре оглупевших, занудных цикад!
На старуху случится проруха, слеповата она и глуха:
Там, в письме – своеволие духа и загадочный вензель стиха.

Природа сузилась, что странно: тесны ответчикам гробы
(Невольно вспомнилась лиана и калабарские бобы).
Едва протискиваюсь в двери сырой приземистой избы,
В чащобах измельчали звери, воронкой сгрудились грибы.
Иду… «Сужение дороги» – что сей указывает знак?
Напоминание о Боге? Или о том, что я – дурак?
Не лезь в кротовое отверстье, в ушко игольное не лезь,
Где смолянистый запах смерти с косою острой позарез;
Не суй свой нос, из любопытства, туда, где горизонта щель,
Не стой, как сенокосный рыцарь, в полях за тридевять щавель,
Не лезь в расставленные сети, не объячеишься, как язь…
Кричат испуганные дети, горит разбившийся уаз…
Ты спас их голыми руками. Кто вспомнит подвиг твой, герой?
«Ме-ня!..» – сивушными рывками хрипел папаша, сам не свой,
Зажатый рулевой колонкой… Как мел, мальчишка в синяках
И девочка, как похоронка, в моих трясущихся руках.

Героика герани, архаика ольхи…
На заоконной раме – сентябрьские штрихи
Дождя. Проходит лето… Как стопочка паллет —
Печенье… Есть конфета, лишь настроенья нет.
Одутловатый чайник шипит – борец сумо,
И пряником печали впечатано в трюмо
Лицо моё… Отчаян потусторонний взгляд,
Есть город Карачаевск – черкесский, говорят.
Туда ли мне поехать или остаться здесь?
Расколотым орехом – перед глазами весь —
Идёт просёлком с вестью дурною почтальон,
Пожалуй, выпью «двести», пока не обозлён.
Паслёновые сплетни с пришедшим разведу —
О пережитом лете, о вечности в саду,
О предпосылках снега на праздник Покрова,
Несмазанной телегой – слова, слова, слова.

Рукопожатья берегов прерывисты, цепь островная имеет затрапезный вид…
Холодный ветер с обшлагов туч стряхивает дождь, который семенит
по свежескошенному лугу… Дождь незначителен, и нуден, и начинает досаждать
на фоне царско-сельских буден мне (профиль мой иуден). Я буду нежно воровать
в полях неубранный картофель колхозный – кстати, где колхоз?
(напоминаю вам, что профиль мой – клерикальный симбиоз).
Что жрать? Зима не за горами, с пятном чернильным Михаил
сообразил покончить с нами: спиртное, сука, запретил.
Один мешок продам соседу за жгучеротый самогон…
Обидно, что индюшку в среду стащил какой-то Бибигон.
Мы все становимся ворами, когда пустеет требуха:
я «срезал» лес на пилораме, как яйца – евнух ты (ха-ха) —
Да, петуху, небось, подумал, что комару: избави Бог!
Стоят, как депутаты Думы, девчонки по краям дорог…
Размыслив пьяно и безбожно, повесил щит на огород:
«Собака злая – осторожно – здесь и ворует, и живёт!».