Сергей Пахомов - Неболочь

Глухую ночь провёл в соломе (осенний проливной каприз)…
Наутро объявился Роммель – пустынной пашни хитрый лис.
Он всё высматривал в бинокль мышей позиции в меже.
Тащились тучи, словно рохли, скрипя на каждом вираже.
Перипетии пораженья не вспомню: только белый флаг
Луны, как символ подношенья дождю, убавившему шаг.
Что снилось? Я – в сырой траншее, армады «Тигров» и «Пантер»,
Вши, расцарапавшие шею, убит ближайший офицер…
Ору: «За Родину, ребята!»… И бесконечно длится бой…
В соломе – холодно и свято. А Роммель хвост поджал трубой.

Как нерв, зажатый между позвонков, я слышу эхо срубленного бора:
Стучащий дятел, клёкот сапогов, подков по водопаду косогора…
Как свежеиспечённые блины, двоякодышащие проруби Вселенной,
Над коими – холодный снег луны… Луна звенит монетою разменной.
Как олухи, стоящие в углу, подсолнухи, что явно не дозрели.
Вы – фары, оплавляющие мглу, обманщики, особенно в апреле.
Я – Урфин Джус средь срубленных солдат, в истлевших листьях Изумрудный город,
Когда я слышу эхо-листопад, меня берёт отчаянье за ворот.
Похожи на тенёта паутин, на гамаки, качающие время,
Всплываете кувшинками из тин, таращитесь, как на Данаю Рембрандт.
Порой на солнце щурите круги, становитесь, как я, сентиментальны,
И ваши слёзы, словно мотыльки, преображают мир лесоповальный.

На мануальную траву прилёг во время сенокоса —
Мой сон разламывал халву и сыпался песком с откоса…
Как спичек полный коробок, когда трясёшь его над ухом,
Как стог, кренящийся на бок, отмечен звёздной оплеухой,
Звучал мой сон… Алаверды: Бетховен – «Лунная соната»
Лилась росою на цветы, растерянно и глуповато.
Луна, как на резинке шар, какой во время демонстраций
Мне покупал сосед-клошар… И, словно муха-папарацци,
Я доставал буквально всех: Альенде, Брежнева, Фиделя,
Курсантов (Фрунзе, ВоенМех) и пуделя Эммануэля.
Увлёкшись, сдёрнул капюшон, который оказался бантом;
Кривляясь, как месье Крюшо, стал кумачовей транспаранта.
Мы снова свиделись, учась в микрорайоне, по соседству…
Мостками – в школу, через грязь, прохлюпало, как носом, детство.
Пока внезапный ветерок из туч растасовал колоду,
Мне думалось о том: кто Бог?.. Так и не выдумалось сходу.

Звезда – на нитке шелкопряда, сельджук – на Шёлковом пути.
Луна желтеет, как Невада-пустыня (месяц-травести?)…
Над муравейником Хеопса летит с фонариком светляк.
Дорога – скользкой мордой мопса – ребриста… Бархатная тля,
Как лист серебряный, порхает. Поймаешь, на руке – пыльца.
Туман – духмяным расстегаем – скрывает противень крыльца.
У церкви крест приподнят к небу – крючком открывшейся двери.
Как затвердевший мякиш хлеба – стог. Что ни говори,
Прекрасна Русь! Обильна полночь росою крокодильих слёз…
Не до конца отдёрнут полог, но полно медоносных звёзд.
Дыши, пока тебе живётся, смотри необратимый сон…
И помни: там, где тонко – рвётся, где бьётся – раздаётся звон.

Как целомудренности пояс, вблизи вокзала – скорый поезд…
Ключи у стрелочника (рыцарь, неугомонный тамплиер)…
Успел, бедняга, так «нарыться», что юный милиционер
И вся ремонтная бригада, сажая дядю в «воронок»,
Была в действительности рада услышать свист и храпоток.
Мы тронулись… Огни вокзала погасли, виделась река,
Где, извиваясь, ускользала луна, как линь от рыбака.
Колеса – пишущей машинкой – стучали, дребезжал стакан.
Крабоукладчица (!) с простынкой, кружок лимона, как аркан.
Петелюшка моя, чужая, свободен я и неспроста
Сижу, за окнами верстая метельность чистого листа,
Скупую образность посёлка, где крыши домиков в снегу…
Как брешь, в моей головоломке: крабоукладчицу (!) – смогу?
«Квалификация какая?» – спросил я, чёрт пойми зачем.
Она смекнула, прикрывая рукой тропинку в Вифлеем…
«Я мастер высшего разряда…» – сходя на станции, мельком
Заметила и гордым взглядом прожгла, как простынь утюгом.
Простор. Ощерились вороны. Луна с кадилом и кайлом
Явилась не на разговоры. А на поминки о былом…

А перелётная звезда с цветка сиренево-ночного,
Как васильковая вода обратно из ведёрка в омут.
Щитоподобный водолюб – на распустившейся кувшинке,
Утёнок, распахнувший клюв и ловко ловящий дождинки,