Сергей Пахомов - Неболочь

Тараща ядра, шёл в штыки Раевский, сдулся Шевардинский
Редут, и кровь Москва-реки шумела рожью бородинской…
Купив одноимённый хлеб, о чём подумал на досуге:
Гонялся корсиканский лев за русским зайцем по округе
Напрасно… Гитлер бы служил в обозе, рыл себе окопы
Великой Армии… Из жил не надрывалась мать-Европа…
Некомбатанты: австрияк, испанец, немец (благодарствуй!) —
Повоевав здесь кое-как, вы возвратили государства.
Когда б я был Наполеон – стальную гвардию в бой бросил!
Я – русский, корсиканец он… (собака лает – ветер носит).
Прибыв на Эльбу, как турист, я стал отчаянно-печален:
Повсюду пули (ветра свист), разрывы черно-белых чаек.

Папаха озера. Туман. Гортань прогоркла от кострища
По новой. Озеро-баран, которого пастух не ищет,
Поскольку много здесь озёр. За всей не уследишь отарой…
Так месяц куртку распростёр, где звёзды-пуговицы – парой.
Коттеджик мал, огромен пирс, в садках безмолвствуют форели,
Привычный предвкушая пир… Над миром звёзды-асфодели
Цветут слезами в три ручья, как аватар на горных склонах,
Нам не оставивший ключа от птиц, чирикающих в кронах.
Я слышал, как, вздымая мох, грибы ворочались в берлогах
(Боровики) … Плескался лох, глуша уклеек у порога
Реки, чей приторный рукав засунут в лес, как шапка в шубу.
Берёзы полоротый кап зевнул, выказывая зубы.
Поднялся ветер, трав ковёр чуть вздыбился от изумленья,
Когда я потушил костёр и сдул с ладони вдохновенье.
Папаху озера, багрян, перечеркнул околыш солнца…
Как Маннергейм был ни упрям, чуть меньше стал приют чухонца.

Я собираю залы размером с Пантеон…
Сидят: Дерсу Узала, знакомый фараон,
Джон Сильвер, Азазелло; и огоньки болот
Порхают оробело, и кот – не Бегемот —
Уставился в программку (не верь своим усам!),
Шерхан приводит самку, какую покусам;
Разносчики поп-корна, из хижин дядя Том
На Джерри непокорно взирает в метроном.
Как съеденные пешки, что в свите у ферзя,
Не гномы Белоснежки, а гоблины, скользя,
Забились на галёрку… Неярок рампы свет,
И бродят кривотолки, сходящие на нет.
Лафа теперь поэту: зал – торбою – набит.
«Карету мне, карету!» – за Золушкой кульбит —
Принц Гамлет. Начинаю… Все обратились в слух.
Как снег на Гималаях, обожествлён мой дух!
Двенадцать! Сидя в тыкве и семечки луща,
Я не могу привыкнуть к засилию клеща.
Сражён болезнью Лайма, я вывалился вон —
Мне троекратно лайкнул, под мухой, князь Гвидон.

Цветёт навстречу «скорый», черёмухой цветёт,
Вдоль старого забора и надписи «Учёт» —
На магазине сельском, где пусто, как в душе…
Мой друг живет под Вельском, на третьем этаже
Хрущёвки. Хрущ рейтузный, полвека – в женихах,
Он ходит в лес арбузный с корзиною в руках,
Он караулит эхо и собирает мёд…
И не к кому поехать мне от своих тенёт.
Я забираюсь в поезд, в привычливый плацкарт,
Молчат душа и совесть, как требовал Декарт.
С настойкой к проводнице настойчиво стучусь,
И разговор на спицах не вяжется, ни юсь…
«Алёнушка» (конфеты), поспешная лизня.
Как жезл эстафеты, ты передашь меня
Буфетчице вокзальной, та – рыночной вдове…
Просёлок инфернальный, и ветер в голове.
Краплёною колодой неугадальных карт
Сижу я у комода и выправляю фарт.
Не в фартуке – фортуна, в переднике вдова
Мне задевает струны, звенящие едва.
Душа уже не ропщет от прошлого потерь…
Записка: «Если бросишь – ключ положи под дверь».

Засушливые руки июльского дождя…
Умру! Умру от скуки, немного погодя.
Куда пойти? Плащ деда мне, мелкому, велик.
Я скромно пообедал, уселся среди книг…
Пиратские пиастры, облитые вином,
Краснеют, словно астры на клумбе под окном.
Болтаются вороны на реях-проводах,
У абордажных клёнов свет месяца в зубах.
Надеялся напрасно: вновь парусина туч
И морось, словно масло, грозы скрипичный ключ.
Майнридствуют мароны (меня не выдают!),
Осины-макароны и пенной лужи брют.
Серёжа дочитался до ручки. Входит мать —
Я сплю (подушке – взбучка, и в пёрышках кровать).

Кто пришёл, как медведь косолапый, на поминки? Кто рюмкой частит?
Кто, сморкаясь в ушастую шапку, прокопчённой фуфайкой смердит?
Всамомделешне, или по слухам, что умершему – пухом земля?
Выживая – кто телом, кто духом – прозвенят за окном тополя.
Чем пьянее толпа, тем плачевней… Сколько зим я здесь жил-не тужил!
Деревенька Косые Харчевни, где земля вылезает из жил…
Я поставил бы в центре Вселенной этот стол, как закваску под гнёт.
Если врезать соседу поленом, вряд ли ухом сосед поведёт.
Слишком ранняя выдалась Пасха. Ты, причисленный к лику святых
(О покойнике), спросишь про нас там, кровь сосущих, поющих – живых?
Как-то всё обошлось без скандала, огрузнел полоумный сосед
И уснул, подоткнув одеяло… Свечерело… Защёлкнул браслет
Бог над пажитью (туча и месяц) … Я пошёл покурить на крыльцо…
Так… минут через пять, через десять – от мороза сгорело лицо.