Мария Жиглова: Фрэнсис Весь

Поклониться и прийти
К веку золотому
Всё никак. Он – на пути,
Он ушёл из дому.

Мальчик птице Божьей рад,
Красной голубице.
Пасха, куличи, Пилат —
Неужели снится?

Щурит мальчик в сапогах,
Курит сигареты.
Рядом – бабушка в чулках.
Вот они – поэты!

Как понурит мальчик мой
Голову лепную,
Так Давид придет домой,
Кошка лето чует.

Где-то крякает авто,
Девочки, веснушки.
Ты скажи, мой милый, кто,
Кто же этот Пушкин?

Сталин умер. Тридцать три.
Год температуры
И болезни не сотри
В памяти… И куры

Казахстанские орут
Вместе с петухами.
Кто он, этот мальчик? Брут,
Только со стихами.

И Фауст был, и матерь Маргарита.
Прекрасен миг – почти каламбуретта,
Усталый бес слезает с табурета
И смотрит проницательным зрачком
На Фауста. Тот думает— комета,
И Маргариту бес сживет со света,
И думая, что вертится (потом)
Земля, мой Галилей науку движет,
И бедная красоточка не дышит,
И нету меха вечного с вином.

Прекрасен миг. Остановись, мгновенье.
И инквизиция сжигает преступленье,
И книги Фауста заполонили дом.

Он дышит весь гармонией, старик,
И видит богословский светлый лик,
Моленья и акафисты устало
Он воздает, и видит жертву он:
С огромного нисходит пьедестала
Его неверный старый друг, Платон,
И музыка грохочет неустанно,
И Фаусту смеяться не пристало,
И длится злой Ново-Временный сон.

Продай имение. Мне было суждено
Продать имение, как Бог сказал когда-то.
Среди цветов я вижу бесноватых
И революции вино.

Продай имение. Писать мне суждено.
Страну равняли вы лесоповалом,
И гения пождать просили мало,
И революция давно

Пурпурно-красных лилий ожидает.
Во рту у лагеря снежинка тает,
И красный стих, и красное кино.
Как стрелки, стрелочников ожидают
Суды, расправы и казенное бревно
Вместо креста. И мелкий бес летает.

Я жду с упорством Сизифа опять,
Когда мне книжки привезут с вокзала,
Из типографии – то бишь поставят «пять».
И жизнь моя дороже пятака
Теперь едва ли, на который ни куска
Купить, ни на метро не хватит – мало,
Но без которого, я думаю, тоска.
Хотя не знаю – мутная река,
Летящая по краю Ойкумены,
Меня уж подхватила, но пока
Я голову держу, и с откровенным
Вниманием смотрю на берега.

Вот бабочка одна передо мной
Играет, вертится.
Другая за спиной.
Третья на плече,
Четвертая на третьей.
А пятых – пятых нету ни одной.

Их много так на пальцах белых рук.
И от часов без времени – их звук.
Меня зовут, конечно, Галатея,
А не Психея. Мне не люб паук.

Их много так на пальцах этих рук,
И береста, и пробочки, и звук,
И от чего сойти с ума – не знаю,
Как от всего. Опять «Весна без краю».

И майский день под Пасху не велит
Печалиться бессмертию, пиит.

Уносит все в последние мгновенья
Клепсидры бег; вот остановка, ход,
И Минотавра видно отраженье…
Вот новые считалки, поворот,
Как ясно все в последние мгновенья
Спектакля – и как Новый Век идет,
Летейской травки пенье островное,
И плеск ее, и смех, и как чужое
Безумие нас забирает в рот.

Над постаментом – пустота.
Античности слепые дали.
И вновь в Тифлисе цинандали
И вечность – света маета.

Война пришла зимой в Тифлис,
Пришла домой в ветрах, воочью.
Но мы сегодня собрались
Не пить вино – смотреть, как ночью

Комета страшная встает.
И в свой черед чума идет.

Комета в Грузию пришла,
Раскинул Ангел два крыла,
Как темной ночью – свет в окне.
Война. Чума. И страшно мне.

Гудели липы… грозовым
Стал горизонт, и розовым
Предстало небо для двоих,
Застывших даже не в руке
Рука,
И голод взгляда их,
Застывший тоже на века,
Как всякий детский голод, чист
И грозен дистрофией, и
В забвенье страха, в знанье числ
Не тронули тела свои.

Огромный дом, пустой-пустой,
И рядом ходит пес простой,
И входят в дом пустой-пустой
Роланд и девушка, постой,