Мария Жиглова: Фрэнсис Весь

Больны любовью по привычке,
Что ни к чему – в моей стране
Не нашей…» Заглянув в кавычки,
Мне скажет Ангел: «Быть войне».

Кто там, за бетонной занавеской?
Там из Италии маячат фреской,
Там и детство подольше, стихи поровнее,
И, как дольки апельсина, желтее

Паруса кораблей старинных. Ладно.
Я сижу и перебираю псалтири лады.
Вот и Книга снова упала на стол.
Мне за тридцать. А королеве – за сто

Из Британии. Мы только фильмы смотрели
С Гамильтоном, с Вивьен Ли, бледнея,
Сравнивали себя, и только
Мы ничего не ели. Нисколько.

Мы здесь, в России, подобны голодным
Ворам, которые из холодной
Тюрьмы Достоевского. Вопль Зевеса —
Страна родная в укладке леса…

И мы опаздываем на свидание,
Когда мамы уже нас давно заждались,
И все опять как в старинной пьесе
Островского. Россия и крик Зевеса.

У гладиаторов в глазах Апокалипсис.
У цезаря – кровавые прожилки
От пьянки, недосыпа, итальянки
Сегодняшней, вертлявой обезьянки
Вчерашней, у которой только клипсы
В глазах, у земледельца – только трипсы
В глазах, и может быть, еще приход полиции
Как к заговорщику, еще – жена в слезах.
У плагиаторов – ограбленные лица.
И цезарь – потому что цезарь пьян
И сам не знает, что еще случится.
У всех сенаторов – отъявленные лица.
И богомольцы все идут. Гроза
Идет, бежит. И, посмотрев канкан,
Наш цезарь всех сенаторов боится.
И цезарь смотрит, смотрит на канкан
И на капкан, изображенный мастерицей.
Но все ж сегодня цезарь очень пьян.
Ему Христос, наверное, приснится.
И он готовит всем волкам капкан,
Сенаторам-убийцам. Колесница
Бежит, и рваные мелькают спицы.
Рим, торжествуй. Согните поясницы
Перед вождем. Что может быть в глазах
у христиан
У первых, кроме мысли – не свалиться
Лицом в полынь, терновник и бурьян?
У гладиаторов в глазах Апокалипсис.

Ты на войне была тогда,
Чеченская вода.
Тогда не стоило труда
Стрелять и жить. Когда
Была, как хлеб, нужда.

Когда мы собирали кров
Для маленьких ребят,
Когда струилась эта кровь
Из пахоты, солдат

Когда нажал на свой курок —
Расстреливал, как мог.
И кто из мальчиков не сбег?
– Кому ты не помог.

Текла, как кровь и как ручей,
По городу река.
И от арыка кирпичей
Мне надо взять, пока

Ты на войне была тогда
Красивой медсестрой.
И кровь – вода; и никогда
Не умер твой герой.

Остался жив, и лягут спать
Родные москвичи.
Ручной гранаты не отжать
Кольцо – молчи, молчи.

От мусульман и христиан
В суровой той войне
Мы поминутно видим шквал,
По-прежнему в цене

Штыки и ружья. Слово «нефть»
Пришло – сказать «нефтай».
И всюду видим эту смерть.
Подруга, не читай

Моих стихов, в них правда. Ложь
Красивая нужна.
И на Кавказе ты берешь
Страну. Вот – та война.

От меня останется только голос,
Как закладка в книге, как тонкий волос,
Как перо, зажатое в кулаке,
Только голос в песне о ямщике.

Мы не рады братьям, как мы не рады!
А солдат берет да и рвет гранату,
Он спешит к любимым, ему видней:
– A la guerre, товарищи, на войне

Мы с пером привыкли ходить, и люди,
Что едят блины на красивом блюде,
Скрипачи, поэты и офицеры
Все поют эти песни о пионерах,
Что же с голосом? Он в руке, наверно,
Был зажат. Перо очиняет нервы.
В этой сказочной сказке, где мы остались,
Только ангелы смертные и усталость,
Только кошка угрюмая когти точит.
Что, поэт, или смерть себе не пророчит?

От меня останется только голос,
Голос piano и violin, точно полость,
Накрывая ноги, опять надета.
Этот голос, однако, не ждет рассвета.

Этот голос видит, почти вслепую,
Как солдат, вставая, идет под пули
И, не зная ангелов и бессмертья,
Плачет тихо и горько, как плачут дети.

Ах, холмы, холмы по моей России.
Вы же песню эту не попросили.
Зритель – что? И скажи, что такое читает
Вся страна? – Отчего корабли летают?

И воздушных вихрей нельзя сберечься.
Мы уходим в прошлое с «Частью речи»,
С Бродским, с Пушкиным, с Мандельштамом.
Вот и Муза старая перестала —