Владимир Кулаков: Я жив ещё пока… (сборник)

Тихо бродят души по перронам,

Провожая души на закат.

Странствуют потерянные души

Блудными сынами по Земле.

К дольнему стремятся все кликуши.

К слову горнему закрыты наши уши.

В пост бурлит скоромное в котле.

Мерою отмерится нам мера.

Каждому воздастся по делам.

Избранных спасёт любовь и вера.

«Жизнью» назовётся имя «Ева».

Смертным станет за грехи Адам.

Серою, извилистою лентой

Мчит дорога, не щадя колёс.

Осень машет с мыса Фиолента.

Море за спиною спорит с кем-то.

Жжёт тоской извечный мой вопрос.

Верую ли я? Или не верю?..

Гамма вновь по нотам сверху вниз…

Наглухо закроются все двери.

Сердцем зарубцуются потери.

После шторма, всяко, тихий бриз.

Где-то под горою бьёт источник.

Храм стоит в неведомой дали.

Свяжется узлом всё, что не прочно.

В Боге вся надежда, – это точно.

Вновь отсчёт мой сброшен на нули…

Когда в опавших листьях нет спасенья,

Промокшей осени, в окне, линяет платье,

Согреет лик иконы «Умиленье»,

Да горсть свечей, зажжённых у Распятья.

Проём окна – ожившая картина.

Деревьев голых неприкрытый срам.

Морозов ждёт неспелая рябина.

Пуста обитель и безмолвен храм.

Остывший чай, серебряная ложка.

Горбушка хлеба – божья просфорá.

Холодный свет немытого окошка.

Сиротский вздох озябшего утра.

Небесной манной опадают хлопья.

Грядущий день часами високосен.

Вновь вопрошаю Бога: Кто – я?..

И слышу вновь ответ: Ты – Осень…

Листья с обожжёнными краями

С неба пали, сердце опалив.

Бродит Осень сжатыми полями,

Время опрокинулось нулями,

День исхода предопределив.

Теплится лампада у киота.

Душу мерят с Образа глаза.

В Осень уходить так неохота!..

В патине труб медных позолота,

И в вине отжившая лоза…

Траурные марши не в почёте.

Рифмы эпитафий не в чести.

Пуля убивает на излёте.

С жизнью я давно в расчёте.

И не страшно мне в конце пути…

Я останусь в мокрой, стылой хляби,

В Осени, набухшей от дождей.

В тяжких снах замёрзшей, чёрной зяби,

В сполохах зарниц озёрной ряби,

В памяти знакомых мне людей…

Тишина с продрогшим серым небом

Заключили временный союз.

Живы люди не единым хлебом.

Правят миром Квазимодо с Фебом.

И, до срока, – Осень, в стиле блюз…

Вновь в плену у бессонных ночей.

Осень в сердце считает углы.

Далеко до прилёта грачей,

И так близко до праздной хулы.

Обжигает парадная дрянь.

Вновь живу лишь опекой небес.

Где же та первородная грань,

За которой весь смысл исчез?..

Город бредит, иль спит во хмелю

Со страстями бесстыдных блудниц.

Тихо, шёпотом, небо молю,

Пред иконами падая ниц.

Две свечи, как костры вдалеке.

Мотыльком на огонь я лечу.

Сердца вопли зажав в кулаке,

По забытым счетам я плачу.

Трудно мерить шагами углы:

Градус сбился и хорда не впрок, –

Натуральные числа малы,

Чтоб измерить безжалостный рок.

По осенним, хмельным кружевам

Я гадаю себе по руке.

Жизнь читать научусь по слогам,

Умирая в прощальной строке…

Чадит свеча и исповедь крута.

Скупа слеза. Немногословны речи.

Валит с небес не манная крупа.

Не ангелы, но бесы давят плечи.

Соблазнов муть кружит водоворот,

Потоков суеты смывая сушу.

Тупым сверлом скрипит коловорот,

Вгрызаясь в исповеданную душу.

Отпущен грех, блестит моё чело,

Елеем крест на лбу, а не зелёнкой.

Повержено трёхзначное число

Намоленною бабкиной иконкой.

Я всё сказал, мне нечего желать.

Мне не о чем жалеть – я всё изведал.

А если вдруг придётся умирать,

Поверьте мне, – я никого не предал.

Допет кондак, снята епитрахиль.

Свеча сгорела, получив прощенье.

Вновь счастливы Иаков и Рахиль

В объятиях небесного крещенья.

Гранитный пол постом благословит

Колен уставших несвятые мощи.

Который год мой Бог меня хранит

От поцелуев в Гефсиманской роще.

В судьбе моей я баловень небес.

Собор Никольский в памяти с купели.

Вот только сердце давит тяжкий пресс

Грехов былых, оставленных в апреле…