Владимир Кулаков: Я жив ещё пока… (сборник)

Руки заблудились в волосах

Женщины по имени – Беда.

Горький вкус полыни на губах.

Звук Её шагов за дверью стих…

Поцелуй ворованный в руках

Как червонец мятый на двоих…

Осень. Ясень. День мой ясен.

Осень-плесень. Неба синь.

Ночи. Свечи. Рифмы, плечи.

Строк зачёркнутых полынь.

Путь мой блуден. Серых буден

Вновь не сходится пасьянс.

Частокол из пик и бубен.

С жизнью трефовой альянс.

Просеки-засеки-соки

Не напоят до весны.

Скрыты реки рока строки

И тревожны мои сны.

Вновь волна молвы плевками

Душу грязью обольёт.

Слово, брошенное камнем,

Пулей грудь мою пробьёт.

Жевело лишь звуком жалит –

Значит, всё же буду жить.

Грязный снег весной растает

Мне бы зиму пережить.

Мой пьяный вечер льёт вино

На мельницу моих врагов:

Того, что не сбылось давно,

В туман нескошенных лугов.

Уносит пьяный вихрь назад

Ускоренную ленту снов,

И зацепиться хочет взгляд

За суетность печатных слов.

Хлопочет ветер за окном,

И ночь бессонницей грозит.

И катит древним колесом

Безостановочный транзит.

Мелькает отблеском зарниц,

Сгоревших зорь, утихших бурь,

Парад роскошных колесниц,

Летящих в молодую смурь.

Рассвет холодный отрезвит,

Вернёт назад в реальность дня.

Вчерашний день – до дна испит

Свечой, оплывшей без огня…

Один и тот же

сон мне снится:

Манеж лукавый

и хмельной.

Где так легко,

в мгновенье, спиться

От жизни

вольной, молодой.

И рана старая

проснётся,

Разбуженная:

«Браво!», «Бисс!»

В который раз

души коснётся

Печная сажа

закулис.

И сердце рвётся

прыгнуть с кручи.

И криком боли

сводит рот.

Жемчужину –

в навозной куче

Всю жизнь ищу

как Дон Кихот.

Об острые углы

манежа

Изранена

моя судьба.

Теперь

ты снишься мне

всё реже,

Но не исчезнешь

навсегда.

Страна –

иудиных лобзаний,

Отчизна –

умниц и невежд,

Мой Храм

отравленных желаний,

Мой Крест –

несбывшихся надежд…

Чем чаще по жизни гремели литавры,

Тем слаще вкушал с вожделенной тоской

Неслышную музыку Троицкой Лавры,

В мечтах отрекаясь от жизни мирской…

Провал давно небритых щёк

Разбитым зеркалом пугает.

Дух стеариновый витает,

Сентябрь свечою оплывает

И я, наверно, жив ещё…

Я жив пока. Я жив. Пока…

Хоть трепетна строка

И рвётся мысль сердечную струной,

И голос призрачный зовёт издалека,

Саднит душа покинутой страной,

И спорит ночь с ущербною луной.

Я «вечный жид» с российскою судьбой.

Изгнанник родины, воронежских окраин.

Мне имя – Авель, брат мой – Каин.

Кинжал отточен и направлен.

Мой век предательством отравлен,

Краплёной картой козырной.

Висит портрет в остывшем доме.

Печальной рамкой очерчён.

И брат стоит в дверном проёме,

Припав на левое плечо…

Река Москва несёт мою печаль

Вдоль Лужников, в неведомые дали.

Любви ушедшей бесконечно жаль,

Которую цыганки нагадали.

Кружатся листья жёлтым вороньём

На пепелище призрачного счастья,

Спалённого безжалостным враньём,

Остывшего от холода ненастья.

Бегут тропинки с Воробьёвых гор

На набережную, к осени в объятья.

Судьба сплела причудливый узор

Тернового венца, но без распятья.

Нескучный сад листвою опадёт,

Засыпав тропы с тайными грехами.

Завьюжит… Сердце остудив. И всё пройдёт.

Уймётся боль. И обрастёт стихами…

Дождь зарядил на сорок сороков…

И свечи не горят у аналоя.

Мне нет спасенья, – места нет у Ноя.

Не видно дна и дальних берегов.

Из осени не виден Арарат.

И голубь не является с оливой.

Истлел билет, по номеру счастливый,

Тобой подаренный мне много лет назад.

Объятий пылких вечное вино.

Жизнь весела в Содоме и Гоморре.

До срока будет по колено море,

Пока с небес не явится оно.

Мечты загинут в сере и огне.