Владимир Кулаков: Я жив ещё пока… (сборник)

Всю жизнь летел я, как воздушный шарик,

За землю принимая облака…

Дожди косые мой очаг залили.

Томится пустоцвет в былых садах.

В карманах драных «мыши лбы побили»

И ямб с хореем явно не в ладах.

У скрипки певшей надломилась дека.

С мажорного аккорда сбит колок.

Лишь ангелы за сердце держат крепко,

Чтоб не сорвался в штопорный виток.

Глотая хмель дымящегося утра,

Бреду к тебе замаливать грехи.

Порвалась нитка бус из перламутра,

И дан зарок забыть свои стихи.

Но вновь строка благословенья просит.

На вещих небесах вода чиста.

Тот, Кто горит, – тот в своём сердце носит

Святой огонь Библейского куста.

Таща судьбу по лужам стылым,

Топя сердца в осенней каше,

Без мест теперь вагоны наши…

Минуя лестничные марши,

Любовь скатилась по перилам.

Вокзал бродяжею стопой

Гудками растоптал нас разом.

И не успел мигнуть я глазом,

Как стал корундом, быв – алмазом.

А ты – ничейною женой…

Мы город этот покидали,

Где наши рухнули мечты.

Тут потерялись я и ты.

Рябины алые кусты,

Поникнув, кровью истекали…

Октябрь – палач мой неизбежный

Здесь дважды голову рубил

И карой вечною грозил:

Лежать, как леске без грузил,

Запутавшись в грязи прибрежной.

Тут, – как небесный приговор:

Я восставал из пепла дважды.

Обугленный, любви я жаждал…

С души моей не сходит сажа

Саднящей раной до сих пор.

Судьба ведёт меня на круг

На кои ветры возвращаясь,

Тенями в Нечто превращались

В причудливых изломах рук.

Я вновь смотрю упрямо ввысь,

Топор нашёптывает вые,

Что подозрительны любые

Две параллельные прямые,

Которые пересеклись.

И, на кострищах ворожбы,

Я распрощаюсь с этой болью.

И, посыпая рану солью,

Довольствоваться не стану ролью –

Играть изгнанника судьбы.

Я возвращу тебя сюда,

Чтобы избавиться от страха.

Пусть зарастёт травою плаха,

В окно не будет биться птаха –

Предтеча Страшного суда.

Скамейка.

Летний сад.

Решётка.

В осенних лужах

тонут

небеса.

Клочок бумаги

продырявлен

ручкой

И не дописана,

не выпита

строфа.

Неутолённой

жажды

многоточья

В слияньи вод

Фонтанки

и Невы.

В пробелах памяти,

судьбы моей

пробелах

Рождаются

дебелые

стихи.

Но образы мертвы

и

русла сухи,

Потуги тщетны

и

не озвучен вопль.

Лишь статуи

взирают

безучастно

С гранитной

высоты

веков.

Михайловский

упёрся шпилем

в небо,

Ворота Летнего

закрыты

на засов.

И Чёрной Речкой

путь проложен

к дому,

Где жил

когда-то

Бог стихов.

С фотографии поблекшей

Смотрит на меня,

Улыбнуться не успевший

Мальчик у плетня.

Яблоко в руке зажато,

На лице – испуг.

Остановлен миг когда-то…

Стрелки чертят круг…

Пахнут ладаном на печке

«Пепенки – шафран».

За «антоновкой» со свечкой

Проберусь в чулан.

Для плотвы комочек теста

В миске замешу.

На прикормленное место

До зари спешу.

И к реке, по косогору,

С удочкой сбегу.

Хор лягушек потревожу

У ручья в логу.

Старый куст, росой омытый

Остановит вдруг.

Веток цепкие колючки

Не жалеют рук.

Слаще ежевики с хлебом

В жизни не едал.

За одну минуту детства

Всё б сейчас отдал…

Укатилось лето в осень

Медным колесом.

В даль туманную уносит

Прожитое Дон.

Выплывет и вновь утонет

В памяти-реке

Тот далёкий, грустный мальчик

С яблоком в руке…

В донских ключах купался ветер пьяный,

Плакучим ивам косы распускал.

Поил меня настоем трав духмяным.

И трелью соловьиной развлекал.

Там тихо плыл по водной, сонной глади,

Сзывающий к вечерней службе звон…

С тех пор рифмуются в моей тетради

Два близких слова: «Дом» и «Дон».

Жгутом скрутило время полотенце.

Состарились на стенах образа.

Мне память полоснёт огнём по сердцу,

Как тёмной ночью фарой по глазам.

У сельской церкви меньше всё старушек,

И покосило время купола.

Где пели соловьи на старых грушах,

Не зная жалости, прошлась пила.

На ежевичном косогоре диком

Молюсь я, как язычник, всем богам,

Прося о крае, Богом позабытом,

Желая солнца заливным лугам.