Леонид Нестеров - Месяц Безумного Волка

Всяк кусок ему станет не главный,
и в рюкзак под затяжку ремней
не засунет он плач Ярославны
как иллюзию прожитых дней.

Впрочем, наши пристрастья и вкусы
за тебя не тобой решены…
Он идет, победитель дискуссий —
семисаженный Князь Тишины.
***

Светофор чуть качался, как яблоко желт.
Я от женщины шел, я от женщины шел.
На углу – ну и ночь, не метель, а потоп! —
замерзал человек, распахнувший пальто.
Замерзал человек – то ли пьян, то ли глуп,
он стоял на углу и кричал на углу:
«Ты мне только пиши! Ты мне только пиши!»
А кругом – ни души, ни единой души.
Зеленели снега у закрытой пивной.
Он кричал, как корабль,
он кричал, как журавль, —
человек. Я его обошел стороной.
***

Где птицы взлетают – я там ничего не хочу.
Где птицы садятся – примите меня в эту стаю!
Не бойтесь меня, я лицо свое отворочу,
секретов не выдам, увижу в толпе – не узнаю.

А что в голубом ты, так я тут совсем ни при чем,
скорее, в багровом мой путь без конца и начала,
И я на прощанье тебя не задену плечом,
чтоб с легкой душою и ты мне в ответ промолчала.
***

Зеленых человечков артель «Напрасный труд» —
то мне растопят печку, то мусор подметут.

То пропадают пятна на скатерти моей,
то прибежит обратно горячесть батарей.

Как будто на неделе даны мне семь суббот,
я в духе сплю и в теле, не ведая забот…

Но догорает свечка, и – путаясь в ночи —
зеленых человечков не вижу – хоть кричи!

Стою среди развалин магических щедрот,
вдвойне рационален, как Бойль и Мариотт.

Огромная, как туча, хотя на вид легка,
несделанного куча уже до потолка.

Тружусь как зверь. Не тает, а все растет она,
минут уж не хватает для отдыха и сна.

Не спи, не спи, художник, не предавайся сну,
как железнодорожник, что воет на луну.

***

Кузнечик стрекотал, и спелая малина
роняла в чащу красную слезу,
и купина еще была неопалима,
но бури глаз смотрел на суету внизу.

Внизу был я, подстриженный под ежик,
из пустоты нас кто-то изваял —
там были многие, и ты был тоже,
вас не уменьшится, когда исчезну я,

когда, проливши пиво по усам,
на интернете чуточку потренькав,
пройду я по Земле и Небесам,
где – в зеркале, а где – на четвереньках.
Оставлю вам два, может, три стиха —
про равенство бессмыслицы и смысла,
про зверя, говорящего «Ха-ха!»,
про шапку, что на дереве повисла.

Оставлю вам картину на стене —
игру теней и разноцветных пятен
с названием «Три женщины в огне»,
которую хотел купить Шемякин.
***

Обернувшись цыганом с медведем,
при когтях и седой бороде,
мы с тобой на телеге поедем
по земле, небесам и воде.

Мы с тобой – ты и я! – на скрипучей,
спотыкаясь – удел наш таков —
между радугой, Богом и тучей,
и приедем в Страну Дураков.

Замяучим, залаем собакой,
Дураков собирая в толпу,
завлекая их красной рубахой
и звериной морщиной на лбу.

И зачтется нам в плюс – тунеядцам —
рукотворная та благодать:
над тобой будут бабы смеяться,
надо мной мужики хохотать.

И споем мы с тобою, и спляшем
краковяк для усталых сердец,
и покажем и нашим и вашим,
как легка эта жизнь под конец.
***

В этом городе не было огнегривого льва,
и вола, что исполнен очей, я не встретил.
И высокие звезды виднелись едва
сквозь вечернюю дымку, их свет был несветел.

А прохожие были мелки и пусты,
словно полые куклы, гонимые ветром,
но щемило внутри от чужой красоты
необычного города, слышался в этом

там и здесь одинокий блуждающий звук
в обиходе привычного духа и тела —
это чья-то душа, выпадая из рук,
на асфальте, а может, граните звенела.

Много раз в ночь мою этот сон приплывал,
словно Пьяный Корабль в неземном переводе,
каждый раз я наутро с кровати вставал
с головою больной и слезами на морде.
***

Амфибрахия длинное тело
под колодой угрюмо лежит —
на осеннее мокрое дело
вышел Дождь-Мутный-Глаз-Вечный-Жид.