Леонид Нестеров - Месяц Безумного Волка

Здесь – могила моя.
Я лежу в этой красной земле —
бесфамильный мертвец,
не оплаканный пеньем и звоном.
Только тянутся розы слепыми корнями ко мне,
только синее небо высоко, как над стадионом.
Только кружатся ласточки,
щелкает флагами высь.
Наконец-то вокруг все как надо идет,
все – как надо!
Возвращаюсь к живым —
на работе меня заждались,
ухожу, как лунатик, из этого скорбного сада…

Я на сотню людей, что заденут меня рукавом,
и на тысячу лет,
что пройдут надо мной незаметно,
сохраню ощущенье —
как мертвый стоял на живом,
а точнее – как смертный стоял на бессмертном.
***

Мы жили между яблоней и вишней,
как ежиков счастливая семья —
хоть Волочёк, но был он все же Вышний —
тот Китеж-град, где уродился я.

Еще я помню имя Агриппина,
смешное слово – что ни говори,
звать бабушку я забывал так длинно,
ее назвал я бабушкой Агри.

Агри спала на сундуке в прихожей,
сундук менялся в стол, склад и кровать —
как бы в каюте. Нравилось пригожей
ей теплую погоду называть.

И бабушка, не атаман ни разу,
алмаз и жемчуг в сундуке храня,
из сундука вытаскивая фразу,
за борт ее бросала для меня.

И мне среди разбоя и тумана
светили эти бледные огни:
«Пускай тебя подряд сто раз обманут,
ты только никого не обмани».
Сундук уплыл, невидимый для глаза.
Но иногда сквозь темноту и лед,
вся белая, всплывает эта фраза
и в черных волнах памяти плывет.

Хоть долго я беспамятству учился,
для нашей жизни плохо я гожусь,
как ни лечился, я не долечился —
убью легко, а обмануть стыжусь.
***

Ни рак с его клешней, ни конь с его копытом
не заходил сюда, наверное, лет сто,
в лесу царил тоски и времени избыток,
линялая лиса косилась из кустов,
нарушивши покой некрашеных крестов.

Искал я не плиту – хоть малую отметку,
под комариный звон и сам себе не рад,
я молча отозвал уставшую разведку,
и кочку выбрал я с крестом, но наугад,
и прикоснулся к ней, оставить чтоб заметку —
мол, был я здесь, и я не виноват.

И что? И – ничего. Ни ветра, ни ответа
сырой земли, как сказки говорят,
Земля была безвидна, как до Света,
тверда и холодна, как Родина моя,
но некий Дух уже носился где-то,
мою судьбу не видя, но творя.

Ломаю в жизни я комедию, не драму,
и толком не пойму – где зритель, где я сам,
но иногда тот лес, почти как рай Адаму,
мне грезится, хоть я не верю чудесам, —
там бабушка моя, не имущая сраму,
как дым Отечества, восходит к небесам.
Сон в новогоднюю ночь

Тощих в сон мой пришли семь коров,
и толпа набежала народу —
каждый голоден и нездоров,
проклинает судьбу и погоду.

Я спросил одного молодца:
«Что ты ропщешь на жизнь молодую?»
Он ответил: «Мы алчем песца,
пусть покажет, где раки зимуют».

И вдали показался зверек,
но толпа онемела вопросом —
это был не песец, а сурок,
золотистый, с коричневым носом.

Он пропел нам, что меху сурка
не страшна непогода любая,
и, упершись руками в бока,
нам вприсядку исполнил Бабая.

Новогодний веселый азарт
подхватили и Маши и Вовы,
и, тучнея у всех на глазах,
молоком наливались коровы.
Явь в новогоднюю ночь

Помню ночь новогоднюю, Мраморный зал
в сером кубе, что именем Кирова звался,
грубых гаванских мальчиков, кто что сказал,
почему я на улице с ней оказался.

Помню глаз подмалеванный и напудренный рот,
помню, как я уверен был, что так не бывает, —
мне хотелось назад, но я ехал упрямо вперед
в жестяном, громыхающем, мерзлом трамвае.

Помню мост Володарского, там я устало зевнул.
Помню, как на рукав две снежинки упали.
Помню, как бритвой он слишком рано взмахнул.
Помню, как ее блеск мы при луне увидали.

Помню длинного тела короткий полет,
от удара тяжелого брызнули льдинки,
от воды набежавшей черным окрасился лед…
Я нагнулся – шнурок завязать на ботинке.
***

Весна, не весна, только знаю —
испортив тебе аппетит,
на хату твою, ту, что с краю,
саврасовский грач прилетит.

Усядется молча, и черный —
как если бы кожу содрать —
тебя проберет до печенок
земли заоконный квадрат,