Леонид Нестеров - Месяц Безумного Волка

Смахну слезу. Скажу со смехом:
«Синбад, спасибо! Соловья
слабо сожрать, сухим скелетом
стихотворение суля?»
***

Мои читатели ходили по воде,
толпу тремя хлебами насыщали,
входили в ров со львами и везде
меня на выдохе прощали.
Но был один. Непостижим уму,
не одобрям-с, не водрузим на знамя,
страдательный залог не шел ему,
действительный? Но я не сдал экзамен
на исповедь, на глубину морщин,
такую, чтобы в каждой – по закату,
на разделенье следствий и причин,
на черный хлеб и белую зарплату,
на… И на этом оборву кино —
понятно, что отселе, но доколе?
Ведь крякозябрами мне все равно
не выразить его, как ветер в поле.
***

По жизни проходил он акробатом —
секунда каждая обратным сальто пахла.
Психически – немножечко горбатым,
физически – лепи с него Геракла.

Постился он, по двадцать дней не евши,
его любили женщины и звери.
Психически – от книжек охуевший,
физически – постигший йоко гери 1 1 Йоко гери – один из самых мощных и эффективных, но технически сложных ударов в карате. .

Смотрел он на брюнетку и блондинку
как на цветок, лишь для него раскрытый.
Психически – с компьютером в обнимку,
физически – умытый и побритый.

Вокруг него менялись люди, даты,
он оставался молью не потрачен.
Психически – уволенным солдатом,
физически – мы о таких не плачем.

А в жизни предсказуемости нету,
и он умрет без видимой причины.
Психически – обрадовшись рассвету,
физически – беззубый, но в морщинах.
***

Сада такой тишины не упомню я.
Ветер унялся, и еж не шуршит.
Ночь на пороге, простим ее, темную.
Дню соберем на поминки души.

В доме все странно —
будто меня никогда здесь и не было,
словно прошли без меня здесь века и века,
девочка Маша
никогда по комнатам этим не бегала,
пыльной крышки рояля
ее никогда не касалась рука.

Из зеркала пялится темное чучелом чучело,
глаза до того беспокойные —
оторопь прямо берет.
Вот ты какая, реинкарнация Тютчева…
Сердце – где справа,
а член, как и был, – где перед.
***

В прошлой жизни я был ископаемым,
залегающим столь глубоко,
что в спецовке своей промокаемой
за меня получал молоко

тот шахтер, что по пьянке улыбистой
мне кайлом по макушке стучал,
чтобы я – протяженный и глыбистый —
чистым звоном ему отвечал.

В этой жизни я весь на поверхности,
на ладошке – вдали и вблизи,
без ужимок изящной словесности
не вгрызайся в меня, а скользи!

А в конце, словно лыжник с трамплина,
оттолкнись от меня, и тогда
мы с тобой станем небом единым
в жизни будущей и – навсегда.

***

Родина начинается с эр.
По привычке рычанье усиля,
мы плохой поощряем пример
фонетический в слове «Р-р-рысИя».

Уж тогда бы сказать «Р-р-рысиЯ»,
чтобы каждый, пусть русский, но крысий,
утвержденьем фальшивым «И я!»
мог хоть как-то примазаться к Рыси.
***

Что сказать о России —
широкой и длинной стране,
ее тайном пороке – мечте о чудном и высоком,
о судьбе малахольной —
летать между делом к Луне,
о Царице Небесной,
что смотрит не глазом, но оком?

Что сказать о России? Столбов огневых кутерьма,
что воспел на разломе времен
колченог однорукий.
Высшей мерой за это прозренье Россия сама
наградила его, от забвения взяв на поруки.

Рифма тянется к рифме,
чтоб тень навести на плетень.
Если спросят тебя —
что ты можешь сказать о России? —
петухом кукарекни, кастрюлю на темя надень
и язык покажи,
чтоб тебя второй раз не спросили.
Пискаревское кладбище

Как темны мои мысли…
Как небо сегодня светло…
Как мешают автобусы —
сердце услышать мешают…
Иностранные люди на камни наводят стекло,
иностранные люди, вздохнув, навсегда уезжают…

Этот рваный огонь… Ну зачем я стою у огня,
словно маленький мальчик
пред небом, пред жизнью, пред смертью?
Мне понять надо больше,
чем может вместиться в меня, —
я себя посылаю как будто в другое столетье.

Как давно в это небо
неслышный мой крик отлетел…
Для входящих сюда
сохранить его громким сумейте!
На холодной земле перед смертью я хлеба хотел.
Я согреться хотел.
Я забыться хотел перед смертью.