Юрий Лифшиц - Не потускнели витражи. Избранные стихи, циклы стихов, поэмы

Наречий колокольные калики,
они звучат впопад и невпопад,
они звучат по всей Руси великой,
они над всей Вселенною звучат.

Где мы – в начале поприща земного
или в конце – как знать наверняка?
Но, все науки превзойдя до слова,
мы без наречий – как без языка.

Родной язык рожден не для нагрузки —
пускай английский ходит в прикладном.
Нам, русским людям, говорить по-русски,
по-русски надо с русским языком.

Когда погаснут русские глаголы,
иссякнет существительных родник,
уйдут местоимения из школы, —
наречия спасут родной язык!

Наложил епитимью́ игумен:
десять раз переписать Писанье.
Старый хрыч воистину безумен —
подвергать такому наказанью.

Не добрался я и до пророков,
завозился на Второзаконье.
Будет мне и таска, и попреки, —
это все отца Кирилла козни.

Это все отца Кирилла дрязги:
слова сам не скажет без баклажки,
а меня за то подвел под розги,
что хлебнул я тихомолком бражки.

Бражка хороша! Нацедишь плошку —
благорастворение воздухов!
И, цедя из плошки понемножку,
грезишь всласть… до первой оплеухи.

Ты опять, Кирилл, старик спесивый,
уши мне надрал, инда опухли!
А не у твоей ли Ефросиньи
под рубашкой титечки набухли?

Не спущу я ей, попомни, отче,
завалю ее на сеновале.
Лучше б ты, Кирилл, следил за дочкой,
чтобы однова не потрепали.

Хорошо, что есть отец Мефодий,
не скажу о нем худого слова:
он и в службе, он и в огороде,
право же, походит на святого.

Весь в делах, в заботах благочинных,
в келье шагу не ступить от книжек;
спросит наколоть ему лучины
и до зорьки пишет, пишет, пишет.

И со мной Мефодий тоже ладит,
даже за провинность не ударит,
призовет, по голове погладит,
леденцом иль яблочком одарит.

Видит – плачу, оботрет полою
мне глаза – и все не так обидно.
Только покачает головою,
перекрестит, даже станет стыдно.

А порой к нему Кирилл приходит
и вопит, как будто слабоумен.
И чего с ним говорит Мефодий?
И чего их слушает игумен?

Говорит Кирилл, руками машет,
горячится, брызгает слюною,
а Мефодий кротко слово скажет
и глядит с улыбкой пред собою.

В чем их спор – не ведают и братья,
только знай кивают головами.
Мне же и вовек не разобраться,
что стоит за теми словесами.

Но уйдет Кирилл, и вот что странно:
сколько вздора он ни набуравит,
а Мефодий думает изрядно
и всю ночь написанное правит.

Эх, епитимья́ мне не по силам:
за всю жизнь исполню ли – не знаю.
И чего-то жаль мне Ефросинью.
Это что еще за наказанье?

«Вам полталанта не хватает до бессмертья —
хотите верьте мне, хотите мне не верьте.
Вас часто приглашают выступать в концерте,
но полталанта не хватает для бессмертья».

«Вам полталанта не хватает до бессмертья.
Пусть гонорары присылают вам в конверте,
но вы бессмертье гонорарами не мерьте.
Вам даже смерти б не хватило для бессмертья».

Сравнений перепляс,
метафор жернова,
краесогласья нить
не окунутся в Лету,
но главное для нас —
бессмертные слова
искать и находить
положено поэту.

Однажды отгорит
последний окоем,
прощальная листва
мелькнет перед глазами
и вспыхнет синева
бессмертными словами —
и Бог заговорит
на языке твоем.

Пишется сплошная околесица:
нет ни ангела в ней, ни черта.
Потому и хочется повеситься
и не на бумаге, а с листа.

Но стишков творение летальное
для поэта – звездный аттестат,
потому что Тот, Кто видит тайное,
за прекрасный замысел воздаст!

Когда в тебе кипит императив
твоих категорических мелодий,
ты пьешь мечту, мечтою закусив,
красив и весел, молод и юродив.

Но миг прошел – и выпита мечта,
развеселить тебя уже непросто,
немолод ты, в тебе кипит юродство,
зато играешь музыку с листа!