Юрий Лифшиц - Не потускнели витражи. Избранные стихи, циклы стихов, поэмы

И мне? Идти за ними? Утонуть
в пейзажах? В натюрмортах раствориться?
Вобрать очарованье впечатлений
полуживой отчаявшейся кисти —
на час, на полчаса, на пять минут…
Но прошлое умеет возвращаться,
сжигая воспаленный мозг и нервы
на медленном костре воспоминаний…

За ними! Поминутно спотыкаясь,
с подавленным желаньем оглянуться,
по равнодушным каменным ступеням,
тяжелую отталкивая дверь,
я восхожу – такой же одинокий,
как парус в море на холсте Сёра…

Свежевыбрит, отутюжен,
как всегда, слегка простужен,
не испорченный наружно
и такой же изнутри,
я шатаюсь по бульварам,
по дворам и тротуарам,
но не трачу время даром —
дело, что ни говори:

незаметно, осторожно
заглянуть в глаза прохожим
и по лицам непогожим
отгадать приход весны;
еле слышно напевая,
прокатиться на трамвае
и, заботы забывая,
золотые вспомнить сны.

А кругом жужжат, как пчелки,
быстроглазые девчонки
и смеются обреченно
и влюбляются в любовь.
Ну, а мне немного странно,
непривычно и досадно:
мне любовь не по карману —
остаюсь самим собой.

Вот и вечер подытожен,
и помочь никак не может
та одна, что всех дороже
и которая вдали;
у которой век не вянут
в вазе алые тюльпаны
и которая не взглянет
в эту сторону земли.

А назавтра, отутюжен,
свежевыбрит и простужен,
протащу по летним лужам
незатейливый ответ
и, вдыхая влажный воздух,
вдруг припомню: скоро осень —
встанут новые вопросы,
а ответов нет как нет…

Я виноват перед тобою
за этот облетевший сад,
за солнце, мглою залитое,
за смех и слезы невпопад.

Я виноват и в том, что было,
в том, что могло быть, виноват
и в том, что ты меня любила
Бог знает сколько лет назад.

Прости за вечный ералаш,
за осень без конца и края,
за не ахти какой шалаш,
за то, что в нем не вышло рая.

За то, что не ушел, прости,
за то, что помешал уйти.

Была ты лучезарна, как весна,
и, как весна, прекрасна и свежа,
мне одному навек принадлежа,
была прохладна, но не холодна.

И летом ты была едва тепла,
сверкала, как неяркая заря,
а я пылал, тебя боготворя,
и охладить меня ты не могла.

Но осень становилась все свежей,
и губы стали стынуть на ветру,
а ты была нежаркой поутру,
не становясь под вечер горячей.

И вот пришла студеная зима,
и, сидя перед стылым очагом,
я согреваюсь собственным теплом,
чтоб не сойти от холода с ума.

Вдвоем мы были одним,
в обоих было одно,
теперь одной и другим
с тобой нам стать суждено.

В том месте, где мы вдвоем,
уже закрылся сезам,
и поделил окоем
все наше напополам.

Не здесь ты и не сейчас,
хотя мы наедине.
Прощания нет для нас
и нет прощения мне.

Сама ты теперь, я – сам,
теперь – вразлад и вразлет,
а если больно глазам,
то это скоро пройдет.

Нет, не повесился Иуда,
живет на пенсии покуда,

тоскует, правда, по работе
в мечтах о нераспятой плоти.

С евангелических времен
стал профессионалом он,

а без работы заскучал
Иуда-профессионал.

Поскольку жить невмоготу,
Иуда молится Христу:

«Помилуй грешника, Создатель,
я по призванию предатель.

Прости, но я готов опять
Тебя, Распятого, распять.

Ты знаешь, мы, Искариоты,
ни дня не можем без работы».

Вдруг показалось, что уста
зашевелились у Христа:

«Ах, бедный Мой Искариот,
вновь за тобой пойдет народ,

твой труд останется в цене,
и снова ты послужишь Мне».

Мы живем в государстве, которого нет
в галерее времен, в лабиринте планет.
Мы – раскольники славы и чести чужой —
со своею судьбою идем вразнобой.