Юрий Монарха - Любовь зла. Литературные пародии и избранные стихи

Вывез я детей однажды
На природу, Вижу — Жуть!
Ива — днём! — целует с жаждой
Ветра вздыбленную грудь.

А проказник у дороги,
Под призывный визг колёс
Оголял бесстыдно ноги
Группе ветреных берёз.

Я давно уже не мальчик,
Но смутился. Глянул вниз…
Вовсе голый одуванчик
Обнимал капустный лист.

В небо глянул голубое…
Задохнулся. Не смешно!
В небе облако большое
Превратилось в чёрт те что.

Я детишек сгрёб в охапку
И, пусть сердится жена,
От беды унёс в палатку.
Продержал там дотемна.

Накажу в стихах народу:
Малышам из городов
Не показывать природу
До шестнадцати годов.

Если сердце от нежности тает,
А в стихах только мухи и быт,
Я свой лучший костюм надеваю,
И с лукошком айда по грибы!

Гриб считают закуской отменной,
Но поэт тонко чувствует суть —
Гриб, он с виду похож на колено,
А на ощупь, как женская грудь.

Выйду в лес, всё в стихах оживает.
И откуда берутся слова!
Я листву, как одежды, срываю…
Просто кругом идет голова.

Тайны все постигаю руками,
Долго глажу. Как кожа нежна!
Каждый день проводил бы с грибами,
Жаль вот только, ревнует жена.

Ржёт весело русский Пегас,
И грустно смеются поэты:
В ковбойские брюки у нас
Прекрасные дамы одеты.

Достойней в эпоху калош
Умела девчонка одеться.
Мальчишкой за нею пойдёшь
И сразу же выйдешь из детства.

Припомню, и вздрогнет стило,
Так щедро когда-то мне снились
Мадонна с соском наголо
И две стюардессы в бикини.

А нынче мне страшно прилечь,
Такая хреновина снится:
Я сам с волосами до плеч
И Муза в поношенных джинсах.

Как много обидных потерь.
Пишу я, а радости нету.
Не много подсмотришь теперь
В оконце строки у поэта.

И, кепкой прикрыв полчела,
Скажу молодёжи устало:
«Хорошая ж мода была.
Так пусть повторится сначала».

Жила я треугольно, без забот
в задрипанной квартире коммунальной
гипотенузой с катетом, а катет тот
не знал, кто был ему ортогональным.

Напрасно не светилась между строк,
ведь в тайне суть подобного союза.
Ещё со школы помнила урок:
два катета — одна гипотенуза.

Зимой любила печь свою топить,
углы слагая в треугольной драме.
Но в сумме выходило только Пи,
уместное для карасей в сметане.

И вот, пока те караси пеклись,
свершилось геометрии возмездье:
два катета таки пересеклись
букетами в моём подъезде.

Плита не отмывалась, был звонок.
Меня смутила суета за дверью.
Испуганно смотрю в дверной глазок,
и в первый раз глазам своим не верю.

С тех пор, всем теоремам вопреки,
живу одна, но вот какое чудо:
два катета мои, как голубки,
теперь вдвоём, и где-то делят угол.

Сирень в стихах опять взбивает крем,
а я лечусь дарами Диониса,
и избегаю треугольных тем —
выходит, я была им биссектрисой.

Я обнял эти плечи и застыл.
Ведь то, что оказалось за спиною
так преданно твой защищало тыл
тем, что не встретишь снежною зимою.
Был виноградом оплетён фасад,
ветрами, сыростью и временем истёртый.
Тропинка, что вела в прозрачный сад,
дорожкою прикидывалась жёлтой.
Сад зеленел. Лоснился огород.
Цветы торчали одурью бессонной.
От ветра лук и молодой горох
казались зеленью одушевлённой.